Охота на герцогиню - Элизабет Бикон Страница 38

— Как я мог — что, Принцесса? — спросил он, бросая шляпу и перчатки на стол.

Она спокойно наблюдала проявление его праведного гнева, напоминая себе, что пришла сюда не затем, чтобы восхищаться им.

— Позволить всем думать, что я выхожу за вас замуж, — возмутилась она.

— Потому что я собираюсь жениться? — предположил он, и откровенное веселье заплясало золотыми искорками в его бесстыжих глазах.

— Вы — нет. Я же сказала вам «нет», что может быть яснее? Я не выйду за вас. Не желаю, чтобы меня выбирали, рассматривали и качали головами, поражаясь вашему необъяснимому вкусу. Нет, просто нет, Джулиус Сиборн, — выразительно подчеркнула она его родовую принадлежность, надеясь, что он поймет намек.

— Мне нравится, когда вы бурлите, как морская стихия, несущая мой корабль, словно мы давно повенчаны, дорогая, — томно протянул он, явно пропустив все ее слова мимо ушей.

— Я не ваша жена! — крикнула она.

— Пока, — возразил он и притянул ее к себе, прежде чем она успела найти подходящий предмет и швырнуть в него, ей тогда полегчало бы. — Вы правы, однако, слишком долго пришлось вам терпеть, — уведомил он и, склонившись, поцеловал ее так пылко, что она сразу осознала ошибочность своих суждений о его ночах и мечтах. — Более чем, — добавил он, переводя дыхание, и снова впился в нее поцелуем.

— Я ничего такого не говорила, — забормотала она, едва переводя дыхание.

— Но вы знали, что я томился в ожидании, — сказал он так, словно сердился на ее выдержку.

— Ждали, пока ад замерзнет? — спросила она, ему ведь невдомек, с какой болью она ждала этих щедрых поцелуев на своей шее, на плечах.

— Ждал, пока вы залечите свои раны, милая, — ответил он, глаза его горели, плоть бессовестно восстала.

— У меня не было никаких ран, — запротестовала она.

— Вы были девственной, поэтому даже не представляете моих мук. Мне хотелось стучаться в вашу дверь каждую ночь, с тех пор как мы вместе сотворили вас иной, Джесс.

— Вместе, — эхом подтвердила она, наслаждаясь щекочущим отзвуком его слов на своих губах.

— Ну вот, разве вы можете представить нас порознь? — спросил он так, словно возлагал на нее всю ответственность.

— Разве что вы пресытитесь мной? — раздумывала она, пока он расправлялся с хитроумно застегнутыми крючками в боковом шве ее лифа.

— Разве такое может наскучить, Джессика? — спрашивал он, сбрасывая добропорядочный батист с ее плеч.

«Еще корсет», — туманилось в ее голове, и эта интимная деталь вскоре тоже упала к ее ногам.

— Теперь мне сходить за свежей газетой или заказать себе завтрак, чтобы отсрочить предстоящую скуку? — жестко спросил он, освобождая ее ладони из заточения и полностью стягивая с нее платье. Она стояла перед ним едва не в одной сорочке и выразительно качала головой.

— Только посмейте, — пригрозила она и нервно задрожала от затянувшегося ожидания и примитивного желания.

— Я уже едва дышу — вот что вы делаете со мной, Джесс.

Его низкий голос срывался от страсти.

— Тогда снова дышите ради меня, — повелела она, и это были последние почти разумные слова, которые ей удалось вымолвить перед долгим забытьем.

Он словно обезумел, и она, его женщина, тоже сходила с ума, пока он нес ее в глубь комнаты. Он нетерпеливо освободился от сюртука, затем поспешно стал развязывать пояс брюк.

— Мне лучше с вами, Джек, — проговорила она, пока он подтягивал вверх ее сорочку, и она с бесстыдной готовностью раздвинула ноги.

— Моя Джесс, — объявил он и наконец-то вошел в нее.

И все три бессонные ночи отчаянного желания обрушились в одно лихорадочно нарастающее безрассудное соитие, она застонала от удовольствия, слыша, как он вскрикнул в экстазе, и подсознательно радовалась, что кабинет находится в его личном крыле особняка и здесь нет гостевых комнат.

— Готовы признать, что жить без меня не можете? — спросил он самодовольно, возвращая сюртук на свои плечи и оглядываясь в поисках ее безукоризненно чопорного платья и остальных деталей костюма, отброшенных в спешке.

Он, судя по его выражению лица, был более чем уверен, что ее плоть поет от удовлетворения и явно дает ему знать о своих экстравагантных, щедрых, почти ненасытных желаниях.

— И что мне будет за это?

Она постаралась свести все к шутке, между тем как ее раздирали противоречивые ощущения: дурман вожделения, наслаждение их лихорадочно-поспешным соитием и печаль — ведь это не любовь.

— Я, — ответил он, не задумываясь. — Я всего лишь мужчина, но возьмите меня и позвольте мне взять вас, Джесс, своей законно венчанной женой.

— А как же любить и лелеять, Джек? Вы планируете исключить этот пункт из брачного обета? — спросила она, пока он помогал ей или мешал одеться.

— Я буду лелеять вас каждый день, до скончания века, не важно, выйдете вы за меня или нет. Хотя, если вы откажетесь, мне захочется проклясть тот день, когда я загорелся вами.

— Но как же вы ненавидели меня в тот день!

И она раздвинула губы в такой широкой улыбке, что едва не заныли зубы.

— Я не мог разгадать вас. Тогда женщины были для меня закрытой книгой, я постиг их суть позже, после смерти родителей, когда сюда переехали мои двоюродные сестры вместе с тетей Мелиссой и дядей Генри. Но теперь я достаточно искушен, чтобы удивиться, почему сразу же не бежал в страхе от такой задиры, как вы.

— Я вовсе не задира, — воодушевилась она.

— В следующий раз вы мне поведаете, что не переменчивы, словно ветер, и не бурлите, как штормящее море, — сказал он сухо.

— Нет, я, пожалуй, не такова.

Она надулась.

— Тогда я — Королева мая.

— Вы — герцог Деттингем, — мрачно отреагировала она.

— И в этом все дело?

— Нет, дело в том, что я не уверена в своей пригодности на роль вашей жены, в вашем поле зрения достаточно удобных кандидаток для столь нужной вам сейчас женитьбы.

— А вам неудобно стать моей женой, Джесс? — сурово спросил он и грубо рванул ее в свои объятия, так что она с размаху налетела на стальные мускулы его груди и ног и успевшее снова восстать доказательство его мужского желания. — Вам пока неведомо, что мужчина всегда распознает подлинность своей страсти. Нет ничего низменного, мелкого или преходящего в моем влечении к вам. Я готов рвать на себе волосы оттого, что вы так и не поняли всю силу своей власти надо мной, ведь я уже едва контролирую себя. Порой мне кажется, что если бы можно было вернуться в прошлое и обойти вас стороной, чтобы не гореть ежечасно желанием к вам весь день и почти всю ночь, я бы предпочел не знать этих чувств, как их ни назови. Я схожу с ума и делаю вас фурией — очаровательной фурией, и тогда понимаю, что мы рождены друг для друга, как Адам и Ева.