Горный ангел - Патриция Макаллистер Страница 38

Эйнджел не испытывала голода, но Окока все же уговорила ее немного поесть. Кусок не лез ей в горло, когда она смотрела за окно, где по-прежнему бушевала нежная буря. Казалось, она за ночь даже усилилась.

Вокруг хижины завывал ледяной ветер. Снег залетал в хижину и шипел, пожираемый безжалостным пламенем. Индианка то и дело склонялась над очагом, подбрасывая шпик и дрова, чтобы поддерживать огонь. Потом, иди ей надо было покормить малыша, ее сменила Эйнджел, почти с удовольствием возясь возле единственного источника тепла.

Так миновал второй день, а за ним и третий. Окока отважилась выходить за дверь, только чтобы покормить лошадь и набрать дров для очага. На четвертые сутки, внезапно проснувшись ночью, Эйнджел почувствовала, что меховое покрывало, на котором она лежала, было мокрое от слез. Значит, во сне она беззвучно и долго плакала, слишком убитая горем, чтобы рыдать в голос. «Окока все равно не поймет», – печально подумала Эйнджел, однако она ошибалась. Несколько минут спустя индианка подошла к ней, неслышно ступая в своих мягких мокасинах. Взяв ледяную руку Эйнджел в свои теплые ладони, она молча присела рядом с ней и не отошла, пока Эйнджел, согревшись, не заснула снова.

Проснувшись утром, она вдруг увидела яркое солнце! Эйнджел скинула с себя меховые одежды, в которых спала ночью, и подбежала к окну, за которым расстилалась необозримая, сверкающая на солнце снежная пустыня. Буря утихла! Небо было чистым и пронзительно голубым, как будто и не было страшных дней снежного неистовства. Огромные сугробы доставали до нижних ветвей могучих сосен, по крытых пушистым снегом.

– Окока! – позвала Эйнджел, горя желанием по делиться радостью с индианкой. Взяв на руки младенца и гладя его по головке, Эйнджел сказала по-английски, стараясь подбирать очень простые слова: – Смотри! Снег прекратился. Хорошо, да?

Окока согласно кивнула, но не улыбнулась. Было совершенно очевидно, что ее что-то тревожило, но Эйнджел не осмелилась расспрашивать ее.

В это утро Эйнджел была слишком возбуждена, чтобы по достоинству оценить кулинарное мастерство Ококи, приготовившей на завтрак свежие лепешки с диким медом. Даже малыш, обычно очень спокойный, испускал громкие гортанные звуки и размахивал крошечными кулачками. Эйнджел хотела было поднести Наки к окну, чтобы он тоже посмотрел на красоту нового дня, но Окока остановила ее.

По лицу индианки было видно, что она что-то заду мала. Она принесла для себя и для Эйнджел тяжелые меховые шубы и две пары снегоходов. Пока Эйнджел надевала необычные приспособления на ноги, Окока плотно закутала в меха малыша так, что из мехового свертка виднелись лишь любопытные глазки и крохотный носик. Положив ребенка в колыбель, Окока с лег костью подняла ее на спину, просунув руки в две ременные петли, и они вышли из дома.

Эйнджел не уставала удивляться красоте снежных пейзажей. Вдали виднелись покрытые снегом горные вершины, упиравшиеся в безоблачное голубое небо. Под ярким солнечным светом снег слепил глаза. Эйнджел оглянулась на хижину и поразилась ее крошечными размерами по сравнению с могучим величием природы.

«Что с Холтом? – тревожно подумала Эйнджел, – выдержал ли он натиск страшной снежной бури?»

Дрожь смертельной тревоги пробежала по телу Эйнджел. Повернувшись к Ококе, она увидела ее понимающие глаза, и до ее сознания дошло вдруг, почему Окока не радовалась окончанию бури.

Пытаясь как-то отвлечься от страшных мыслей, Эйнджел направилась к навесу, где стояла лошадь. Благодаря заботам Ококи кобыла была накормлена и напоена. Ласково похлопав ее по шее, Эйнджел осторожно ощупала поврежденную ногу. К ее радости, от опухоли не осталось и следа, и кобыла уже не вздрагивала от прикосновений ее исследующих пальцев. Значит, действительно это было всего лишь растяжение связок, пусть и очень сильное.

Поднявшись с колен, Эйнджел со вздохом отряхнула свои влажные от снега юбки. Если бы она знала наверняка, куда ушел Холт, то сама бы отправилась на поиски. Но тогда ей пришлось бы оставить Ококу одну, с ребенком на руках. И хотя Эйнджел не сомневалась в ее приспособленности к любым условиям, все же одной ей было бы трудно. И если ни один из мужчин так и не вернется, то вдвоем им будет легче пережить суровую зиму.

Кусая губы, Эйнджел повернула к хижине и тут вдруг заметила вдалеке фигуру человека, с огромным трудом продвигавшегося по глубокому снегу, укрывшему весь склон горы.

– Окока! – закричала Эйнджел, яростно махая рукой в сторону человеческой фигуры.

Посмотрев туда, куда показывала Эйнджел, Окока заволновалась. Что-то было неестественное в затрудненных движениях человека, в его сильно согнутой фигуре, и обе женщины почувствовали это. По мере приближения мужчины, стало видно, что он сгибается под тяжестью ноши.

В отчаянии Эйнджел зажала рот руками, чтобы не закричать, когда увидела, что мужчина нес на спине человека. Он был слишком далеко, чтобы понять, кто это: Холт или муж Ококи. Но в любом случае один из них был тяжело ранен или мёртв! Страшное предчувствие охватило Эйнджел. Господи, только бы не Холт! И тут же, взглянув на Ококу, устыдилась своих мыслей.

Индианка тем временем быстро направилась под навес, где стояла лошадь, и стала возиться с чем-то на земле. Эйнджел подошла к ней, чтобы помочь, хотя не понимала, что та делает, пока Окока не развернула прямоугольное кожаное полотнище.

– Травойс, – сказала Окока, показывая рукой на человека, с трудом пробиравшегося по снегу. – Лошадь тащить травойс! – пояснила она.

Эйнджел понимающе кивнула. – Давай я помогу! Пока Окока запрягала лошадь, Эйнджел крепко держала ее под уздцы. Сначала лошадь испугалась не знакомого предмета, волочившегося вслед за ней по снегу, но потом успокоилась, и Эйнджел повела ее вперед. Сердце забилось сильнее, когда она увидела, как мужчина споткнулся и упал, скатившись вниз по склону на несколько футов. К счастью, ему удалось удержать на спине свою ношу, но по всему было видно, что он выбивается уже из последних сил.

Эйнджел прикрикнула на лошадь, побуждая ее идти быстрее, и потянула за узду, стараясь не попасть своими снегоходами под копыта. Тем временем Окока вернулась в хижину, чтобы оставить там малыша и взять теплые меховые покрывала.

Снег был таким белым, что Эйнджел было больно смотреть на него. Приостановившись, она неистово за махала руками, чтобы привлечь к себе внимание муж чины, а затем снова двинулась вперед, ведя лошадь под уздцы. «Если Холт мертв, я тоже не хочу жить!» Эта мысль с удивительной ясностью пронеслась в ее голове. На мгновение она прикрыла глаза, почувствовав на щеках замерзшие слезы.

Наконец она настолько приблизилась к мужчине, что стало слышно его хриплое дыхание. Его капюшон упал с головы, и Эйнджел увидела измученное и обожженное ветром лицо Холта.

– Холт! – воскликнула она, рванувшись вперед и тут же падая в снег. Лошадь остановилась и не хотела идти дальше. Эйнджел снова рванулась вперед и почти утонула в снегу рядом с Холтом.

– Нужно... занести его в хижину, – кивнув на мужчину, с трудом вымолвил Холт, тяжело дыша. Ко лени у него подгибались. Того и гляди они все втроем могли провалиться в глубокий снег.