Просто о любви - Татьяна Алюшина Страница 38

Лег, повернулся на бок и мгновенно уснул.

Проснувшись следующим утром, Стаська кое-как умылась и понеслась к тетке. Она летела на крыльях, улыбалась, как душевнобольная, и орала, припрыгивая от радости, на весь подъезд, когда тетушка открыла дверь:

— Он позвонил!!! Он позвонил!!!

— Что и следовало ожидать, — невозмутимо высказалась княгинюшка, пропуская гремящую радостью несказанной племянницу в квартиру.

Два дня Стаська не могла толком ничего делать — она ждала! Она летала по квартире, пританцовывая, улыбалась и ждала следующего его звонка или приезда!

Дни капали, и тишина с той стороны пугающе и отрезвляюще сгущалась!

Радость перешла в недоумение, за которым настала трезвая оценка. Она сотни раз прокручивала их разговор в голове — все слова, интонации, вздохи, молчания, недоговоренности — и призналась себе, что все правильно услышала и поняла — он не позвонит больше!

Что она себе придумала?! Он не позвонит и не появится в ее жизни!

На седьмой день, рано утром, после отупляющей бессонной ночи, Стаська встала с кровати и громко, на всю квартиру прокричала:

— Все, Больших! Иди ты к черту!

Через несколько дней они с Симой и Зоей Михайловной улетели в Вену.

Каждое утро Стаська просыпалась и говорила себе:

— Я не буду о нем думать! Я буду радоваться жизни!

И после произнесенного заклинания старательно начинала «радоваться жизни». Зимняя Австрия, долгие прогулки по городу, тихие уютные кафе с их интеллигентными выхоленными стариками, просиживающими часами за столиками с чашечкой кофе и невероятно вкусными десертами, — европейская благость. Осваивающая австрийскую кухню Зоя Михайловна, закармливающая всю семью разнообразными лакомствами, ночные «девичьи» посиделки и долгие разговоры с мамой и Симой, поездка в высокогорные Альпы, катание на горных лыжах, премиленький домик в окружении величественных сосен, прилагающиеся к отдыху развлечения — катание на санях, вечерние программы в ресторанах с кучей русских вездесущих туристов.

Красота!

Не отвлекло…

Не проходило, не забывалось и болело!

Когда летели назад, в Москву, Степан улыбался всю дорогу, вспоминая их разговор.

«Ты знаешь, который час в городе Москве?»

Как она поняла, услышала его без слов и сказала единственно правильные слова, который он, не понимая, не осознавая, ждал от нее, и эта Стаськина убежденность, встряхнувшая его: «Ты единственный, кто может там со всем справиться! Никто больше!»

«Умница ты моя!» — улыбался Степан своим мыслям.

Он рвался к ней, торопил самолет, события. Все! Хватит глупостей — только с ней! Вдвоем!

Какие такие страхи?!

Почему он уверен, что непременно будет плохо? Что все закончится расставанием — муторным, тяжелым?

Нет-нет — со Стаськой все по-другому! Так, как не было еще никогда у него и не будет ни с кем — только с ней!

И Анька права сто раз!

С какого перепуга он решил отказаться от единственной женщины? Что за бред?! Помутнение мозгов? Или он собака академика Павлова, чьим именем названа улица, на которой Степан Больших проживает, — один раз шибануло, так на всю жизнь рефлекс?

Больших давно уже мало чего боялся в жизни.

Неожиданно он вспомнил, как работал в больнице в экстренной хирургии.

Времена были темные — грохочущие девяностые.

В стране шла широкомасштабная гражданская война, с активным отстрелом конкурирующих сторон, с массовым занятием любимым особенным национальным видом спорта — бег с награбленным.

Не проходило ни одной ночной смены, чтобы не привезли огнестрел.

Тяжелый, разумеется, а часто летальный.

Хлопчики в малиновых пиджаках, в «голдье», оттягивающем шею и запястья, — бритоголовые, накачанные, уверенные в своей исключительной вседозволенности, подкрепленной стволами в кобурах, привозили подстреленных братков, обозначая свое появление в больнице требованиями, выраженными громким матом.

Сколько раз на Больших наезжали, приказывая спасти братана, и пистолетом грозили, за грудки хватали, а после совали пухлые конверты с долларами.

Он не брал никогда.

Спокойно, но жестко, безапелляционно объясняя, что лечит всех, без денежных исключений. Степан четко понимал, что стоит раз взять, и, по искореженной бандитской логике, он станет их доверенным врачом на зарплате.

А это со-о-овсем другая музыка.

Но, как выяснилось немного позже и при весьма непростых обстоятельствах, за него брала Надежда.

Как «Отче наш» по тем временам, у ее молодого бизнеса имелась своя крыша, представители которой тоже не раз оказывались у Степана на столе. За его работу и спасение членов криминального товарищества с ограниченной ответственностью, они расплачивались с ней «борзыми щенками». Снизили вдвое ежемесячное отстегивание, договаривались со своими ментами и налоговиками, чтобы ее не шерстили, и с другими группировками, с которыми сохраняли устойчивый нейтралитет, на предмет ненаездов на Надькин бизнес, когда она открыла еще один магазин в другом районе.

Степана в свои дела жена не посвящала, и он пребывал в опасном неведении до одного дня.

Привезли тяжелого парня. Пока раненого готовили к срочной операции, Степан объяснял его товарищам, что их браток, скорее всего, помрет — проникающее в брюшину с обильным внутренним кровотечением, и привезли его поздно.

— Слушай сюда, лепила, — прихватив его за хирургическую робу, выступил один из быков, — мы твоей бабе отстегиваем, так что давай отрабатывай!

Больших в момент понял, что пытается донести до него яркий представитель криминального братства.

Соображал он мгновенно, как во время сложной операции: откреститься от жены и сказать, что понятия не имеет о ее делах, — значило подставить Надюху по-крупному, подведя под разборки с криминалом! Признать, что в курсе и их семья таким образом взимает плату за спасение членов группировок, — подписать себе пожизненную отработку на тот же криминал и полное подчинение любым их приказам!

Спасибо, Надя!

И очень жестким, пахановским, командирским тоном, делая упор на каждом слове, Больших объяснил:

— Ни я, ни моя жена вас об этом не просили! От благодарности в любом виде всегда отказывались! Это ваша личная инициатива, мало того, навязываемая, поэтому никоим образом не обязывающая меня ни к чему! Здесь, в стенах больницы, исключений нет ни для кого — я спасаю до последней возможности всех, кто попадает ко мне на стол. Это понятно? Повышать голос будете в другом месте! Здесь я решаю, что делать, и отдаю приказания! Пока вы тут устраиваете разборки со мной, ваш парень подыхает, у него время идет на секунды! В том, что он умрет, виноваты будете вы, потому что вам захотелось с врачом дебаты устроить!