Время расставания - Тереза Ревэй Страница 37

— Почему я не могу поступать, как все остальные? — спросил Петер, умоляюще глядя на родителей. — Они все стали членами этой организации. Лишь Хадерер да я, мы единственные, кто не состоит в ее рядах. И как, скажите, я при этом выгляжу?

На последнем слове его голос сорвался. Прошло уже несколько недель, как начал ломаться голос сына, но Ева каждый раз вздрагивала, когда слышала прорезающиеся мужские нотки в хрустальном тембре ребенка.

Они обедали в «Погребке Ауэрбаха» ^[23], в теплом зале, обшитом деревянными панелями и украшенном потемневшими от времени фресками. Рядом с нарядными столами красовалась огромная бочка вина. Ева очень любила это место, где во время войны она впервые поужинала с Карлом и его друзьями, но сегодня женщина находила эту обстановку гнетущей.

После 30 января, с тех пор как Гинденбург ^[24] назначил Гитлера канцлером Рейха, у Евы возникло ощущение, что ее страну медленно сжимают страшные тиски. В ежедневных газетах и на радио множились страстные речи, призывающие к террору, направленному против социалистов и евреев. «Leipziger Volkszeitung», газета, которую она любила листать за чашечкой кофе, сидя в кафе «У Ханнеса» после занятий в консерватории, была запрещена. Люди боялись друг друга и изъяснялись лишь намеками. Многие опасались, что и телефоны прослушиваются. Было от чего стать параноиком.

Ева взглянула на двух дам, суровых, как само правосудие; головы обеих венчали черные шляпки, вышедшие из моды. Их мужья, поглощая пиво, напыщенно рассуждали о деле поджигателей Рейхстага, которое рассматривалось осенью в Верховном суде. «Вне всякого сомнения, в последние месяцы эти люди бойкотируют еврейские магазины», — раздраженно подумала фрау Крюгер.

Официантка принесла посетительнице бокал красного вина. Потянувшись за ним, Ева заметила, что у нее дрожит рука. «Какая неприятность! Мне потребуется много времени, чтобы сконцентрироваться перед вечерним концертом», — разозлилась она. Ее раздражение лишь усилилось, когда она вспомнила о том, что дирижер и многие музыканты оркестра «Гевандхауза» ^[25] были высланы из страны, а произведения Мендельсона, Стравинского и Малера вычеркнуты из репертуара. Лишь недавно закрылся двухмесячный фестиваль, посвященный Вагнеру. «Я ненавижу Вагнера», — сжимая губы, подумала Ева.

Опустив глаза на стакан с лимонадом, Петер сделал тот недовольно-надутый вид, который обычно напускал на себя, когда родители ему что-нибудь запрещали. Его короткий светлый чуб, который мальчик так тщательно укладывал перед зеркалом, взбунтовался и упал на лоб. В кармане Петера покоилась его любимая книга: «Der Hitlerjunge Quex» ^[26], которую он взял в школьной библиотеке, к великому огорчению матери, предпочитавшей захватывающие романы Карла Мая о приключениях Виннету и Верной Руки. Ева сердито и с изумлением отмечала капризы сына. «Он заслуживает порки, — решила она, — но, боюсь, тогда меня арестуют за то, что я осмелилась поднять руку на “будущее” Германии!»

Она встретилась взглядом с Карлом. Мужчина был демонстративно равнодушен, но фрау Крюгер была уверена, что, как и она сама, ее супруг не знает, как помешать Петеру вступить в Союз гитлеровской молодежи. Подобный запрет не только ставил подростка, которому скоро исполнится четырнадцать лет, в очень сложное положение, но и мог привлечь ненужное внимание ко всей семье. А Карл знал, что он и так находится под наблюдением.

Все началось в марте, когда люди из СА ^[27] ворвались в его бюро, как и во многие другие издательские дома Рейха.

По широкой деревянной лестнице загрохотали сапоги, и дверь распахнулась так резко, что это заставило вздрогнуть девушку, сидящую в приемной. Раздались короткие лающие приказы, и вот уже пятеро мужчин опрокидывают стопки книг, открывают ящики, просматривают документы, отбирая контракты с еврейскими писателями… Один из солдат достал из кармана и развернул плакат, предназначенный для университетов, и стал трясти им перед лицом Карла, который с нарочитой медлительностью надел очки и лишь затем приступил к чтению: «Когда еврей пишет на немецком языке, он лжет. Все книги евреев, издающиеся на немецком языке, должны быть снабжены уведомлением о том, что они переведены с иврита».