Пламенная нежность - Дженнифер Маккуистон Страница 37

По комнате прокатился изумленный вздох, однако Патрик смотрел лишь на лицо матери. Он вовсе не хотел преподнести ей новость столь причудливым образом, но разве у него был выход?

Вдовствующая графиня выглядела так, словно прошла через ад. Он тотчас заметил темные круги у нее под глазами и то, как скулы еще четче обозначились на осунувшемся лице. Но эти печальные перемены куда меньше бросались в глаза, чем вспышка изумления, вызванная неожиданным заявлением сына.

– Но это просто немыслимо! – Голос матери уязвил совесть Патрика, и без того неспокойную. – Она же присутствовала на похоронах твоего отца и ни словом не обмолвилась о…

Патрик хмуро кивнул:

– Мы поженились в Шотландии четыре дня назад.

– Но я не понимаю… – Голос матери был так же сух и напряжен, как и ее пальцы, теребившие черные креповые юбки. – Как ты мог жениться на леди, которая… – Она сглотнула и перешла на шепот: – Которая обвинила тебя в убийстве Эрика!

Этот простой вопрос требовал ответа и у него самого, причем ответа правдивого. Патрик колебался. Толпа людей в трауре, заполонившая холл, и не думала редеть. Отступать было поздно – требовалось дать внятное объяснение.

– Она больше не считает меня убийцей, мама.

С минуту графиня задумчиво глядела на сына, затем перевела взгляд на Джулиану. На губах у нее вдруг заиграла слабая улыбка.

– Тогда мне, видимо, следует вас поздравить. Я рада приветствовать новую леди Хавершем в Соммерсби.

– Вы что, тут все с ума посходили?

Сквозь толпу пробирался Джонатан Блайт, один из кузенов Патрика.

В том, что Блайт спустя неделю после похорон все еще околачивался здесь, не было ничего удивительного. Как и в том, что он старательно и публично скорбел о смерти человека, чьего благоволения всегда добивался. Патрик помнил, что Блайт вечно путался у них под ногами, проводя порой в Соммерсби по несколько месяцев кряду. Однако сейчас Патрика покоробило, что этот юнец, находясь в его собственном доме (ведь теперь это его дом!), произносит столь оскорбительные речи. Да и взгляд Блайта, полный нескрываемой неприязни, вовсе не подобал близкому родственнику.

– Помилуй бог, ведь он убил родного брата! – прорычал кузен.

Патрик сдерживался из последних сил. Да, Блайт первым произнес вслух эти страшные слова – и наверняка будет не последним. Найдутся и другие, которые станут кричать об этом во весь голос. Кузен лишь первая ласточка – вскоре на голову Патрика обрушится вся тяжесть гнева оскорбленной родни. В письмах отец намекал на подобные настроения в доме, и главным зачинщиком обвинений был именно Блайт…

– Кто-нибудь, пошлите за судьями из магистрата! – откликнулся в толпе чей-то голос.

– Ему самое место в застенке! – А это уже тетя Маргарет, сестра его отца и матушка Блайта.

В толпе послышались возгласы одобрения, и Патрик почувствовал себя в роли мишени на соревновании лучников…

– Разве так подобает приветствовать нового графа? – раздался вдруг одинокий голос. – Помните, его пока не признали виновным!

Все разом смолкли и обернулись. Обернулся и Патрик, пытаясь понять, кто так храбро осмелился перечить большинству. Вперед выступил человек, в котором Патрик узнал Джорджа Уиллоуби, еще одного своего кузена.

И, возможно, единственного союзника здесь…

Большинство из тех, кто сейчас столпился в холле, присутствовали на том самом ноябрьском приеме, развлекаясь и пируя за счет хозяев. Тогда Патрик искренне считал Уиллоуби таким же нахлебником, как и остальные, и теперь ощутил жгучий стыд…

А ведь Уиллоуби должен ненавидеть его столь же яростно, как и Блайт. Причина была на поверхности: из-за случившейся трагедии репутация обоих кузенов в глазах высшего света также оказалась запятнанной. Впрочем, их репутация в свете всегда оставляла желать много лучшего… но теперь, когда один из членов семьи подозревался в страшном преступлении, тень его греха падала на всех без исключения родственников. Положение существенно осложняло и то обстоятельство, что, если бы Патрика осудили, оба кузена имели право претендовать на титул. Никто из родни не был заинтересован, чтобы семья вовсе лишилась титула и тот отошел бы к английской короне.

Патрик нерешительно протянул руку:

– Я рад, Уиллоуби.

Кузен, с секунду поколебавшись, ответил крепким рукопожатием: – Взаимно, Хавершем.

Этот публичный жест слегка разрядил напряжение, охватившее толпу. Дворецкий, придя наконец в себя, закрыл входные двери и отвесил Патрику запоздалый, однако почтительный поклон:

– Добро пожаловать домой, милорд!

Патрик слышал эти слова из уст мистера Питерса без малого тысячу раз, но они всегда были обращены к отцу. Теперь, когда они адресовались ему, Патрик, в который уже раз, задумался: не совершает ли он непоправимую ошибку? Ведь мистер Чаннинг понятия не имел, каково это – быть графом. Да, собственно, никогда и не желал этого знать.

Он хотел одного – сбросить с плеч тяжкий груз подозрений в убийстве и сделать все, чтобы его семья не влачила жалкое существование. А для этого ему необходимо было возложить на себя тягостное бремя графского титула…

Мистер Питерс тем временем разогнал по своим местам праздношатающихся любопытных слуг, приказав одной из служанок вытереть с пола лужу. Гости тоже начали расходиться, однако, судя по неодобрительным взглядам, которые многие бросали на мистера Чаннинга и его супругу, Патрик мог только догадываться, что у них на уме. Ну и ладно – Бог даст, завтра большинство уедут в Лондон. Родственнички, как и обычно, загостились…

Когда холл наконец опустел, Патрик почувствовал, что вновь может свободно дышать. Остались лишь его мать, Джулиана и лорд Эйвери. Глаза вдовствующей графини влажно поблескивали – однако это были вовсе не те слезы, что она проливала в день смерти Эрика. Патрику стало мучительно стыдно – ведь причиной материнских слез был он.

– Мне так жаль, что тебе пришлось в одиночестве пережить отцовскую кончину, – нежно произнес Чаннинг.

– Меня утешали твои письма. Но я счастлива, что ты наконец вернулся домой!

Патрик заморгал:

– Мои… письма?

Он ни разу не написал матери, считая это излишним в печальных обстоятельствах. Он полагал, что она знать его не желает!

– Твой отец читал мне вслух эти письма. Я храню их все до единого. – Губы ее задрожали. – На тот случай, если они понадобятся твоему защитнику в суде, в качестве доказательства того, где ты был все эти месяцы.