В стране кораллового дерева - София Каспари Страница 37

Всего через два часа хозяйка вечера, Виктория, которая несколько недель ждала этого торжества, с трудом сдерживала зевоту. Чтобы избежать болтовни и сплетен, она удалилась на веранду. Стояла середина апреля. Лето уже кончилось, но Виктории все же было жарко в тяжелых парадных одеждах. Она уныло обмахивалась веером.

Из зала доносились голоса женщин и пожилых мужчин, задержавшихся там, чтобы рассказать истории из своей героической жизни. Дон Рикардо, свекор Виктории, вскоре после застолья ушел куда-то со своими деловыми партнерами. Среди них были сеньор Кастро, один из известнейших торговцев мулами в провинции, Франциско Центено и Мигель Алварадо Гомес — все без исключения являлись членами высшего общества Сальты.

Конечно, не могла не прийти и семья Урибуру, которая, как и все богатые жители Сальты, зарабатывала деньги горными разработками, с одной стороны, а с другой — торговала вьючными животными и занималась вывозом хинной коры с восточных склонов Анд, а также, с недавних пор, экспортом драгоценных металлов через океанские порты в обмен на европейские товары. Их не раз подозревали в контрабанде серебра. Конечно, говорили и о том, как бы получше наладить торговлю боливийскими товарами. В связи с этим было бы недурно проложить железную дорогу через Тукуман, Сальту, Жужуй и оттуда до Боливии.

Виктория широко зевнула. Со двора доносились громкие голоса друзей ее мужа, временами их заглушал раскатистый хохот или мычание быка. Девушка снова вздохнула. Она была сыта по горло тем, как семидесятилетние стариканы заглядывают ей в декольте, разговорами с их почтенными женами о том, как вяло течет у них жизнь между десертом и ничегонеделаньем. В Сальте дамы из высшего общества не занимались ничем, за исключением, возможно, пары учительниц. Но о женщинах, которые пытались коротать досуг за вышивкой, здесь говорить было не принято. Они не получили бы приглашения в Санта-Селию.

«Господи, — поджала губы Виктория, — как же я ненавижу эту ложь и глупость!»

— Глупость, — пробормотала она себе под нос еле слышно, — жалкую глупость и ложь. Это просто невозможно выдержать.

Виктория не могла припомнить, видела ли когда-нибудь столько наивных людей в одном месте. Эти женщины ничего не знали, ничем не интересовались и гордились этим. Каждый день поздним утром, после тщательных приготовлений, дамы выходили на улицу — это Виктория узнала, когда жила в городском доме семьи Сантос. Женщины постарше одевались в черные, молодые — в светлые платья. Они шли в сопровождении слуги, который нес подушку или скамеечку. Шли они в одну из главных церквей Сальты, собор на Плаца-Сан-Франциско на востоке или на Плаца-Мерсед на западе. За молитвой и исповедью следовала обеденная трапеза, а потом — сиеста. И только после этого, отойдя от утренних переживаний и долгого дневного сна (Виктория пренебрежительно хмыкнула), они шли на площадь поболтать или встречались в одном из галантерейных магазинов, чтобы купить новые кружева или ленты для платьев и чепчиков.

Виктория энергично обмахивалась веером. Болтовня с матронами не доставляла ей удовольствия. И, конечно, проклятый чужой язык часто становился камнем преткновения, потому что ей никак не удавалось его освоить. Виктория не могла разговаривать так же свободно и непринужденно, как дома. На корабле, в отличие от Анны, она чувствовала себя уверенно. Виктория знала, как трепетно относится к ней Умберто, как он ее бережет. Девушка сложила веер и вновь развернула его.

Сейчас она не могла бы сказать, что ей так уж весело с мужем. Вскоре после приезда Виктория заметила в нем первые перемены. Поначалу она списывала все это на необычную обстановку. В конце концов, новым здесь было все: жизнь на эстансии, расположенной посреди громадного земельного участка; толпы людей за работой; первая встреча с коренными жителями страны; жара; холод; насекомые-паразиты; непривычные звуки; распорядок дня; жизнь в роли невестки доньи Офелии — гордой испанки, как называла ее про себя Виктория.

У девушки похолодела спина, когда она впервые увидела Офелию Сантос у главного входа в дом, в сером с отливом, полностью закрытом платье с кринолином. На лице — словно нарисованная улыбка. Хозяйка поприветствовала невестку легким поцелуем в щеку. Виктории чудилось, что она держит за руки фарфоровую куклу, — такой изящной и хрупкой ей показалась донья Офелия. Но взгляд у доньи был словно стальной, неуступчивый и такой неуловимый, что Виктории сразу стало не по себе. Она уже начала думать, не мерещится ли ей все это. «Эта женщина не может меня ненавидеть, — пронеслось у нее в голове, а по спине вновь пробежал озноб. — Она ведь меня даже не знает».

Первые недели сразу после приезда принесли слишком много нового, чтобы замечать какие-либо изменения. Поэтому Виктория гораздо позже обратила внимание на то, как часто уходит Умберто. Вскоре он стал проводить ночи на южной окраине Сальты, в доме, о котором даме не подобает говорить в приличном обществе. Тогда они все же иногда обменивались парой дружеских фраз. После рождения дочери Эстеллы в сентябре 1864 года Умберто почти полностью потерял интерес к жене. Любовь — общение с ней, как он это называл, — превратилась в обязанность. Виктория быстро заметила, с какой радостью донья Офелия приняла эти изменения в отношении сына к нелюбимой невестке. Однако Умберто вдруг снова стал проводить время с женой.

— Надеюсь, она умеет производить на свет не только девочек, — коротко бросила донья Офелия после рождения Эстеллы.

Вскоре после этого у Виктории случился выкидыш.

— Она ни на что не способна. Это был неправильный выбор, — пробормотала вполголоса донья Офелия, когда Виктория, еще слабая и охваченная печалью, снова завтракала с семьей.

Но на этот раз дон Рикардо разразился руганью.

— Молчи! — Его голос прозвучал в столовой, как резкий удар плетью.

Умберто и донья Офелия тут же склонили головы, как побитые собаки. А Виктория тем временем смотрела на чепчик свекрови, под которым были спрятаны аккуратно расчесанные на пробор седые волосы. Офелия объявила ей войну, это Виктория понимала. Но девушка крепко сжала зубы. «Ты не выведешь меня из равновесия, — подумала она, — только не ты». В тот момент Виктория решила, что мать Умберто больше никогда не увидит, как она плачет. Только поздно ночью, когда все в доме уже спали, девушка в своей комнате позволила себе поплакать в подушку.

Когда слезы иссякли, она села, взяла бумагу и перо и принялась писать письмо родителям. Виктория чувствовала себя ужасно одинокой, потому что служанка Кете, сильно затосковав по родине, почти сразу же отправилась в обратный путь. Но Виктория не писала родителям об одиночестве, она и в будущем не намеревалась этого делать. Она сильная и не позволит себя победить.

«Можно привыкнуть ко всему, — думала Виктория, — люди отходчивы».

Во время подготовки к посту Виктория как новый член семьи впервые получила приглашение от одной из влиятельнейших семей Сальты и поехала в город.

В Сальте праздновали карнавал, и у девушки даже глаза округлились от удивления. Дон Рикардо рассказывал, что люди неделями ждут праздника, шьют костюмы для торжественных шествий и лично участвуют в comparsa — парадах, которые сопровождают карнавальные гуляния. На улицах смеялись и шутили, обливали друг друга водой и делали недвусмысленные намеки. Особое оживление царило в немногочисленных барах и кофейнях в западной и южной частях города, где не показывалась ни одна дама. Увеличивалось количество арестов из-за пьянок и поножовщины. На возвышенности, севернее города, появлялся настоящий палаточный лагерь, где можно было освежиться, насладиться играми, музыкой и танцами. В эти дни Умберто проводил здесь почти все время. В последние дни карнавала приехал Юлиус, но лучше бы Виктория с ним не встречалась. Он целыми днями сидел в кабинете у дона Рикардо, а долгими вечерами они с Викторией говорили о путешествии на корабле и о новой жизни. Так пролетели два месяца. В этом году Эстелла отпразднует первый день рожденья.