Адам и Ева - Камиль Лемонье Страница 37

Юноша приобрел красоту, возвышавшую его над множеством тварей. Я любовался им. Мне казалось естественным, что Ева любовалась им, как и я.

Мы отвели ему место в нашем очаге. Он пил воду ручья и вкушал от наших плодов. И порою взглядывал на Еву открытыми и ясными глазами. Этим он показал нам, что и он внимал природе.

В прежнюю пору я оскорбился бы страстностью и непосредственностью его чувств. Культурных городских людей обуревают жгучие соки похоти, Кровавая пища и хмель терзают их мукой безумия и ярости. Они смотрят на женщину с вожделением и уже прелюбодействуют с нею в сердце своем, прежде чем она им отдается. Они завладевают любовью женщины, как охотник добычей, расставив тенета.

Да, в прежнюю пору я оттолкнул бы от моего крова человека, который любовался грацией моей дорогой Евы. Я стал бы подозревать его в тех же нечистых помыслах, какие были у меня. Прекрасный незнакомец, восхищаясь Евой, научил меня самого находить ее еще более прекрасной. Мне не зачем было укрываться и подсматривать, ибо все в природе одинаково принадлежит всем чутким душам. И женщина есть та же природа, живой пейзаж, над которым всходит и заходит красота.

Ева глядела на незнакомца с любовью, чувствовала в нем еще неведомое очарование, и распустила свои ткани. Она не замечала, что грудь ее была обнажена, когда она кормила божественный цветок своей плоти, нашего последнего ребенка. Это случилось так, однажды, в послеполуденную, летнюю пору. Молодые телята рычали на зеленых колыбелях луга. Мимо жилища проходили милые овцы. В этом году было такое обильное цветенье барбариса, что ягоды наливались непрерывно по мере того, как поедали их молодые косули.

Спустился вечер. Человек покинул нас с последними лучами света. Мы предложили ему провести ночь под нашей кровлей. Но он ответил, что у него там, в селениях, было дело. В последний раз взглянул он на Еву. А я вместе с моими псами проводил его до опушки.

Протекли месяцы. Мы беседовали порой об ушедшем. Ева сказала мне:

– Он вернется, поверь.

Я не знал, почему она мне это говорила. Лес был далеко от поселка и мне казалось более естественным, что незнакомец ушел по своей дороге навсегда от нас. Но, как и думала Ева, он вернулся однажды под утро.

Это было весной. Самки в стаде уже отелились. Ягнята скакали по молодой цветущей траве. Казалось, чья-то таинственная рука привела его к нам снова. Он пожал мне с братским волненьем руку. Глаза его были влажны.

– Я пришел! – промолвил он. – Здесь дышит все таким благоуханьем правды! Мне было так хорошо. Я иду с моря. Ушел из большого порта. Мы с товарищами прорывали новые каналы. Во время работы мне ярко представлялись ваши светлые лица. А больше, – что же вам сказать?

Он улыбался, и, как и в прошлый раз, я пригласил его разделить с нами пищу. Он не смотрел уже на Еву прежним спокойным взглядом. И в этот день Ева не расстегнула своей одежды перед незнакомцем, но отвернулась, чтобы накормить ребенка. Ни малейшая тень не затуманивала ее ясных и непорочных очей. Человек поднялся с наступлением вечера. Он снова пожал мне руку и промолвил:

– Я так хотел бы быть достойным той благодати, что царит в вашем доме.

Ева пошла вместе с нами по лесу. Она нарвала пучок зеленых трав и, отдавая их ему, сказала:

– Розы еще не распустились.

Боже, как было это слово искренно и просто. Но почему я почувствовал страданье, словно в ее словах таился скрытый смысл? Я видел, что юноша на миг заколебался, не знал, что делать с пучком зеленых трав. Грудь его вздымалась. Он поглядел на Еву, потом на ветки. Он был искренен и прям, – я в том не сомневался, – но теперь и он как бы старался разгадать значенье слов и искал разгадки в недрах молодой зелени, и не знал, – уходить ли ему или нет? Мучился надеждой и сожалением и грустно глядел на меня. Вдруг глаза его засветились отвагой и блеснули. Смеясь, он обратился к Еве:

– Ладно, я приду еще, когда распустятся розы.

И пошел большими шагами от нас, бросая нам издалека звонкое приветствие. Он не посмел уже пожать моей руки.

После его ухода мы с Евой остались одни под деревьями.

– Ребенок еще не уснул, – проговорила она. – Позволь мне первой уйти, а ты постой еще немного здесь в лучах заката.

Она как будто стремилась уйти от меня. Голос ее не был прежним. Она бежала легкими шажками к жилищу. Но снова вернулась и молчала. Взяла мою руку, мы пошли рядом, и сумраком подернулись наши души. Я чувствовал, что она ничего не хотела скрывать от меня, но не смела сразу поведать о своем страдании. Наступила долгое молчание. Аромат ночи был свеж и юн. Земля истомно дышала с нежным трепетом листвы, с тихим и любовным воркованием в гнездах. Вдруг она остановилась и сказала мне в глубоком смущении:

– Знаешь… Лучше бы он не приходил больше.

Я прижал ее к себе. Она дрожала у моей груди. Ничего она мне больше не сказала. Но я нежно и осторожно обнял руками ее лицо и глубоко заглянул ей в глаза. И сказал:

– Если ты думаешь, что незнакомец больше, чем я, тебе по душе, скажи мне об этом открыто. Я пойму тогда, надо ли нам жить с тобою вместе.

Глаза ее в то же мгновенье наполнились слезами. Она заплакала, и капли горести стекали по ее лицу, подобно грозовому дождю. Сквозь слезы она глядела на меня своими ясными глазами.

– О, мой друг, теперь тебе я могу поведать обо всем. Я почувствовала в себе теперь тоже, что в тот день, когда ты пришел ко мне впервые. Скажи, разве, по-твоему, он не красив? Он прекрасен, как плод за оградой. Но ты для меня целый сад самых сладких плодов.

Она обняла меня за шею. Все существо ее умоляло меня защитить ее от самой себя. Она с беспокойством спрашивала меня: – разве незнакомец не прекраснее всех на свете, – и надеялась, быть может, что я буду с гневом возражать ей, говорить, что и я красив, как он. Она, казалось, не боялась моего гнева, – так верила в мою любовь.

– Всякая женщина, – сказал я ей, – поразилась бы красотой незнакомца. В нем – сила и спокойная уверенность человека, живущего согласно природе.

Она закрыла глаза. Мысль ее унеслась далеко по тропам умятых трав следами юного героя.

– Он взял бы меня, как ты. О! Я узнала бы сладость его уст, – вздыхала она.

И я видел, что она горевала о нем. Вечерняя прохлада усыпила ее порывы. Она припала ко мне, усталая и рыдающая. Я утешал ее и сам в душе оправдывал ее за искреннее признание. Она почувствовала желание изведать любовь незнакомца со всей юной страстью своего существа. И это душевное движенье было также священно, как все движения природы. Оно родилось из невинности ее тела. А, ведь, тело живет своею жизнью, как и душа – своей.

– Вот мои уста, – сказал я, прижимаясь к ней губами. – Скажи, каким устам ты отдала бы теперь предпочтенье, – устам, познавшим тебя, или тем, к которым влечет тебя твое желанье?

Я любил ее, полный милосердия, без тени негодования. Она приняла мой поцелуй, но глаза ее были устремлены в ту сторону леса, куда удалился он.