Мистер Безупречность - Пола Льюис Страница 37

— Ты говорила о работе с отцом, а музыка оставалась в стороне. Я полагал, что сочинение песен просто хобби.

— Мэтт, я не говорила о сочинительстве лишь по одной причине — меня окружали люди, не связанные с шоу-бизнесом. Им было бы скучно слушать об этом. К тому же, мне не хотелось обнадеживать себя. Я суеверна. Но музыка всегда занимала в моей жизни первое место. Мне казалось, ты понимаешь это.

— Как же я могу в это поверить? Ведь за шесть недель ты даже не намекнула, что тратишь время на сочинительство. Все свободное время мы проводили вдвоем. Не представляю, когда ты могла сочинять песни.

— Мэтт… — На ее лице читалось смущение. — Конечно, надо признать, что прошедший месяц был особенным.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я о том, что мы оба… Мы… — ее бросило в краску, она замешкалась, нервно облизнула губы, — мы были в состоянии помешательства, в котором оказываются все влюбленные. — Голос Паолы стал кротким. — Все прочее отходит на второй план. Но у меня было предчувствие, что мы скоро вернемся на землю.

— Понимаю. — Его сердце сковал холод. Он положил вилку, отодвинул тарелку. Голод прошел сам собой.

— Мэтт, попытайся понять меня, — взмолилась Паола. — У нас не было возможности поговорить о наших чувствах, но я уверена, ты любишь меня, и я знаю, что люблю тебя. Но я никогда не перестану любить музыку. Не заставляй меня отказаться от нее.

— О, я все прекрасно понимаю. Другими словами, ты любишь меня, но первое место в твоей душе отдано музыке.

— Мэтт, ты несправедлив!

— Может быть, но это правда.

— Но как же тогда понять твое послание, в котором ты признаешь рождение звезды?

— Да, но я хотел сказать, что ты звезда лишь для меня. Я думал…

— Но музыка — моя работа. Ты, как никто другой, должен это понимать. Твоя работа много раз меняла наши планы. Я ведь никогда не обижалась на это.

— Это совершенно другое, и ты прекрасно знаешь.

— Почему же «другое»? — Она казалась обиженным ребенком, готовым разрыдаться.

— Ты соглашалась на временные неудобства; подумаешь, несколько раз опоздал на свидание. То, о чем говоришь ты, полностью переменит нашу жизнь. Ты будешь в Алабаме, или Нэшвилле, или бог знает где, а я — здесь, в Хьюстоне. Это нельзя и сравнивать.

Паола слышала в его голосе неподдельную досаду, заметила, как он напрягся. Она и представить не могла, что Мэтт так болезненно прореагирует на ее новость. По своей наивности она представляла все иначе: он подхватит ее, закружит по комнате, они будут радостно смеяться. Она ожидала, что он разделит ее восторг, станет гордиться, поведает родителям и друзьям о ее маленьком успехе. Она даже лелеяла надежду, что он сможет поехать с ней в Алабаму.

Теперь все эти мечты развеялись. Паола смотрела на его каменное лицо и бесстрастные глаза. Почему он не может понять? Он так рационален, так логичен. Почему же не желает признать и понять ее интересы?

С жестким выражением лица он произнес:

— Если ты действительно любишь меня, то забудешь об этой ерунде.

Она с трудом сглотнула.

— Это звучит как ультиматум.

— Это и есть ультиматум. Если ты отправишься в Алабаму, то забудь обо мне и о наших отношениях.

Колкие слова будто повисли в воздухе между ними.

У нее все задрожало внутри от несправедливости, от того, что он не желает ее понять. Если бы он хоть на секунду попытался заглянуть в ее внутренний мир, то не стал бы судить столь категорично. Нет, он вовсе не изменился. Она просто тешила себя иллюзиями все последние недели, ожидая, что он примет ее такой, какая она есть.

Паола наклонила голову. Может быть, попробовать еще раз? Она чувствовала — вот он напротив, такой натянутый, непреклонный, суровый, ждет ее решения.

Да, он не оставил ей выбора.

— Мэтт, — вкрадчиво обратилась она. — Я так люблю тебя, но я не могу оставить надежду доказать тебе это. Я думала, ты" уважаешь мои интересы, но вижу, что тешила себя обманом. Тебе нужна женщина без цели в жизни такая, которая сделает положенную стойку по первой команде. Я не та, что тебе нужна, Мэтт. — Она печально покачала головой. — Я никогда не буду безвольной куклой.

Он встал. Лицо напряженное, на скулах играют желваки, в глазах мертвенный холод и бесстрастие.

— Значит, ты едешь в Алабаму.

— Да.

Осторожно он положил на стол салфетку, отодвинул стул, отвернулся. Не в силах пошевелиться, она наблюдала, как он прошествовал по столовой, услышала, как снял с вешалки плащ, подошел к двери. На мгновение воцарилась абсолютная тишина: слышно было лишь тиканье Часов да биение собственного сердца.

Затем громко и яростно клацнула входная дверь — будто пронзивший тишину выстрел.