Невыносимая жестокость - Ф. Дж. Лауриа Страница 37

Свадебный банкет был устроен на широкую ногу. Местом его проведения была выбрана лужайка отеля «Беверли-Хиллс». На одном из столов были выложены огромные, чуть ли не в натуральную величину фигуры жениха и невесты, выполненные из суши. Шампанское лилось рекой, и гости порхали от стола к столу, от одной компании к другой, словно экзотические птички, весело болтая и хихикая.

Отец Скотт притащил с собой гитару и спел иронически звучавшую в такой счастливый день песню о судьбе бедного мальчика, которому никак не хотело улыбаться в жизни счастье.

«Это же про меня песня, — уныло размышлял Майлс. — Уж кому-кому не видать в жизни счастья, так это мне». Он вздохнул и отставил бокал с шампанским.

— Что скажешь, как тебе подарок? — спросил его Ригли.

Майлс скептически поглядел на голубую коробочку от Тиффани, которую Ригли сунул прямо ему под нос. Ригли приоткрыл крышку. Внутри Майлс увидел дюжину каких-то дурацких серебряных приспособлений, больше всего походивших на пластмассовые штучки, которыми размешивают кофе в «Макдональдсе».

— Это что еще за фигня?

— Специальные ложечки для ягод, — ответил Ригли само собой разумеющимся тоном, удивляясь дремучести своего босса.

Пояснение не произвело должного впечатления на Майлса.

— Ложечки, говоришь?

— Специальные. Для ягод, — поправил его Ригли. — Обычные-то ложки в каждом доме есть. А это для ягод.

— Специальные ложечки для ягод на хрен никому не нужны.

Ригли захлопнул коробочку и процедил сквозь зубы:

— Люди. Едят. Ягоды.

Майлс понял, что не в силах больше сдерживать внутреннее давление, все повышавшееся с тех пор, как Мэрилин впервые появилась у него в кабинете, и, не слишком понимая, что несет, обрушил на Ригли издевательский комментарий:

— Цинично ты, приятель, рассуждаешь. Если люди едят ягоды, то вот вам, подавитесь, специальные ложечки для них. Скажи мне лучше, где ты раскопал эту хрень — в каталоге Марты Стюарт? Наверное, рядом с серебряными кольцами для салфеток? А что было на соседней странице — автономные обогреватели для задницы, чтобы брать их с собой на стадион? Господи помилуй, Ригли, да откуда же берется такое количество всякого кухонно-посудного и прочего барахла, которое нам полагается копить и таскать за собой по жизни…

Ригли набрался смелости и перебил его:

— Майлс, ты чего так злишься-то? — В словах Ригли звучали не упрек и раздражение, а скорее искрения обеспокоенность за душевное состояние босса.

Прежде чем Майлс смог ответить, всеобщее внимание было привлечено мелодичным «динь-динь»: звоном металлического предмета сервировки о стеклянный. Подняв глаза, Майлс увидел Говарда, который, явно наслаждаясь результатом, лихо постукивал большим охотничьим ножом по бокалу для шампанского.

«Охотничий нож? — пронеслось в голове у Майлса. — Да как она только могла полюбить такого кретина?»

— Дамы и господа, девочки и мальчики, — с детским восторгом обратился Говард к гостям. — Я знаю, что в традиционный свадебный ритуал обычно не входит вручение женихом подарка невесте в день свадьбы — кроме, конечно, обязательного обмена кольцами. Но тут такое дело… В общем, ребята, с того дня, как я встретил Мэрилин, я только и делаю, что преподношу ей подарки, и это мне чертовски нравится. — С этими словами он восхищенно улыбнулся Мэрилин, сидевшей за столом рядом с ним.

Часть гостей сопроводила это выступление жениха вежливыми аплодисментами.

— …Так вот, дорогие гости, я и сегодня не собираюсь останавливаться на достигнутом!

Такое заявление вызвало у публики неподдельный интерес, выразившийся в куда более громких аплодисментах.

— Знаете, почему я так поступаю? — лихо, по-актерски обратился к гостям Говард. — Да потому что мне это чертовски нравится!

Взрыв добродушного смеха встретил эти слова жениха.

Майлс молча, хлопал глазами и никак не мог поверить в то, что все происходящее — не сон. «Нет, это просто придурок из придурков. Ну не может она любить этого павиана!»

Тем временем Говард повернулся к Мэрилин и аккуратно взял ее ладонь в свои грабли. Она сияющим взглядом смотрела на него снизу вверх, запрокинув голову, словно посетительница музея, разглядывающая статую Давида.

— Дорогая, как сказал венчавший нас святой отец, пусть между нами будет только любовь и доверие, любовь и доверие, и больше ничего, — сказал Говард. — В общем, в речах я не слишком силен… — С этими словами он подмигнул гостям на галерее, которые включились в игру и демонстративно выразили свое несогласие с последним тезисом жениха протестующим гулом.

— Ну ладно, ладно, согласен — я силен в речах, но я гораздо сильнее в делах. И вот сегодня я хочу совершить один поступок, чтобы доказать тебе, дорогая… чтобы показать тебе, дорогая… а впрочем, сама увидишь.

Подчеркнуто неторопливо, явно нагнетая напряженность, Говард извлек из нагрудного кармана аккуратно сложенный листок бумаги.

— Чоу Син, принесите, пожалуйста, соус для барбекю!

Китайский джентльмен в колпаке шеф-повара поставил на стол молодых, прямо перед женихом, большое блюдо и изящный соусник. Дойл уселся на свое место, придвинул к себе блюдо и повязал сервировочную салфетку себе на шею, как детский слюнявчик.

— Это для тебя, дорогая, — торжественно объявил он. Затем Говард продемонстрировал бумагу в развернутом виде. Это оказался какой-то документ с печатью и подписями. Столь же медленно Говард оторвал кусок от этого документа, скомкал его, обмакнул в соус и начал есть. За первым куском последовал второй, затем третий… В общем, скоро Говард уже сидел за столом со ртом, до отказа набитым бумагой.

— Это для тебя, дорогая… — повторял Говард, причмокивая перемазанными темно-красным соусом губами.

Майлс смотрел на происходящее удивленными глазами. Ему никак не удавалось оценить по достоинству столь странное поведение жениха. Судя по торжественности, которой было обставлено это поедание бумаги, оно должно было означать что-то важное. Большинство гостей тоже не понимало этой странной выходки. Гости переговаривались между собой, делились мнениями, и когда смысл происходящего стал доходить до них, раздался шелест аплодисментов, одобрительные возгласы, крики «браво», и наконец, аплодисменты переросли во всеобщую овацию.

Когда суть дела дошла, наконец, до Майлса, все его тревоги, всю тоску и депрессию как рукой сняло. Распиравшее череп давление мгновенно спало, а вместе с ним ушло, как воздух из шарика, и ощущение нездоровья во всем теле, мучившее его последнее время. «Браво, детка, — думал он. — Ты просто превзошла себя. До такого бы и я сам не додумался».

Он сложил руки и медленно, ритмично покачал ими, сияя победной улыбкой.

— Блестяще! — воскликнул он. — Блестяще!