Любви хрустальный колокольчик - Елена Ярилина Страница 37

— Ты ведь любишь Павла?

— Любила, — поправила я.

— Мне почему-то кажется, что ваши отношения еще не закончились.

— О чем ты говоришь, Володя? Ведь Павел умер! Понимаешь — умер!

— Ну-ну, Женя, успокойся, что ты так разнервничалась, я совсем не хотел тебя волновать, извини. Я понимаю, что он умер. Но для ваших отношений это еще не конец, рано еще ставить точку. Ведь ты жива, а живым людям свойственно меняться. Вот и ты можешь измениться, взглянуть на прошлое под другим углом зрения, понимаешь? Вот что я имел в виду, когда говорил, что ваши отношения не закончились.

И сейчас я все вспоминала, как он мне это объяснял, успокаивал, поглаживал мои руки и, поднося их к губам, легонько целовал. Вот поэтому мне и не работалось, и вообще на месте не сиделось. Я решила пораньше лечь спать, но и в темноте перед моими глазами упорно вставало лицо Володи, я словно слышала его негромкий, спокойный, ласковый голос. Все же, поразмыслив немного, я пришла к успокоительному выводу, что, скорее всего, мое волнение проистекает из того, что разговор шел о Павле, из-за воспоминаний о нем, а не из-за самого Володи. Ведь смешно сказать, но я знаю Володю чуть больше недели, даже, вернее, можно сказать, вижу, а не знаю. Знать-то я о нем как раз ничего не знаю. Исходя из этого, у меня не может быть никакого особенного отношения к Володе. Ну не могу я, не должна испытывать никаких нежных чувств к малознакомому мужчине. Тем более после всех потрясений, связанных с Сашей, от которых я до сих пор еще не до конца оправилась, что и подтвердил случай с такси. Успокоив себя такими логическими выкладками, как будто логика в чувствах когда-нибудь имела значение, я в конце концов уснула.

Под утро мне приснился вполне связный сон. Снился мне мотылек, большой белый мотылек, таких я никогда не видела, да и вряд ли где-либо такие бывают — крупнее голубя! По краям его белоснежных крыльев шла угольно-черная полоска, и его смешные глаза тоже были черные, блестящие и загадочно мерцали. Я сидела за письменным столом у себя в комнате в Москве, а мотылек летал вокруг меня и садился то на руку, то на голову, не давал писать, словно играл со мной. Несмотря на размеры, он был очень легкий, почти невесомый, а прикосновения его лапок и крыльев были похожи на нежнейшие поцелуи. Но вдруг распахнулось окно, ворвался холодный ветер со снегом, и голос Павла откуда-то издалека глухо произнес: «Наши отношения еще не закончились». Тут же снежный вихрь подхватил мотылька, закрутил и вынес в окно, створки которого тут же захлопнулись. Стало очень жарко и тихо, только несколько снежинок, оставшихся от вихря, опустились мне на лицо, сразу же растаяли и растеклись каплями, щекоча лоб и щеки. Когда я проснулась, то щекотное ощущение переместилось со щеки на шею. Это капли сползли, спросонок подумала я, но тут же раскрыла глаза, проснувшись окончательно. По шее, а затем, перелетев, по руке ползла бабочка, из тех, что так нравятся детям, они зовут их «шоколадницами». Эту бабочку я видела в первый же день, как приехала сюда, она сидела в складках штор, довольно высоко. Я тогда долго смотрела на нее и все думала: оживет она летом или нет? Но бабочка лета ждать не стала и ожила через день, когда я особенно жарко протопила печь. И с тех пор я ее частенько видела, то она спала в каком-нибудь укромном уголке, то летала по комнате. Она мне нравилась своей независимостью, я даже имя ей придумала — Настя, почему именно Настя, не знаю, ни одной знакомой с таким именем у меня нет. Сейчас Настя деловито ползала по мне, щекоча лапками и трогая усиками, я не выдержала и рассмеялась, Насте это не понравилось, она обиделась и улетела на подоконник. Я смотрела на бабочку, вспоминала свой сон, лень было вылезать из кровати и начинать свой очередной, девятый день житья-бытья на даче. Но раз начавшись, день покатился и промелькнул очень быстро, в суете, хозяйственных мелочах и работе. Когда я посмотрела на часы, было уже семь вечера. Уже больше часа я испытывала неопределенное томление, сосредоточившись на нем, я поняла, что мне просто до смерти хочется пойти к Володе, попить чаю с его знаменитым волшебным вареньем, поговорить о чем-нибудь, все равно о чем, хоть о пустяках, или даже просто помолчать, но рядом с ним. И в то же время вот так просто взять и пойти я тоже не могла, словно что-то не пускало меня. Да это я сама себя не пускаю! Все мне кажется, что неудобно ходить к человеку так часто, надоедать ему и поедать его сладкие припасы. Конечно, он мне сказал, чтобы я приходила к нему, когда захочу, и все-таки, все-таки… Ох! Ну и зануда же я! Я крутилась по комнате, не зная, на что решиться. Решила не ходить, но это меня так сильно расстроило, что я, как малый ребенок, надулась сама на себя. Вдруг в дверь постучали, во мне разом все всколыхнулось: Володя! Радость была столь сильна, что даже испугала меня. Дверь я открывала трясущимися руками, стоя на подгибающихся ногах. Но, увы! За дверью стояла всего лишь Лариса, причем одна.

Я удивилась: какая такая надобность могла ее привести ко мне? С непроницаемым лицом, молча, она прошла в комнату и встала возле двери. Даже не поздоровалась, мелькнула у меня мысль. Лицо Ларисы стало как-то странно и судорожно подергиваться, совсем перекосилось, и она вдруг заплакала, к моему ужасу. Пока я суматошно придумывала, что бы мне ей такое сказать, чтоб хоть немного привести в чувство, она заговорила сама. Слезы безостановочно катились по ее лицу, крупные, как горох, но голос при этом звучал как-то ненатурально, манерно, и это еще больше подчеркивало всю нелепость сцены.

— Зачем, ну зачем ты приехала? Зачем лезешь в нашу жизнь? Я уже так давно люблю его, собираюсь за него замуж, девчонка к нему привязалась, да и он в ней души не чает. А тут ты! Все нам портишь, можно подумать, тебя здесь ждал кто! Что тебе, больше делать нечего, кроме как жизнь людям поганить? Не ходи к нему больше, не мути зря воду, найди себе другое развлечение!

Лариса буквально захлебывалась слезами. Я молча смотрела на ее перекошенное, злое лицо, с легкими разводами туши и карандаша под глазами. Сначала я была слишком ошеломлена ее вторжением ко мне, потом ее слова о Ксюше разбередили мою совесть, и я почувствовала себя виноватой. Но когда она бросила упрек, что Володя для меня всего лишь развлечение, то я страшно возмутилась и спросила ее с некоторой иронией:

— А тебя он любит?

Горькие слезы, только что сыпавшиеся по щекам, как-то сразу высохли, лицо Ларисы стало злым и надменным.

— А что?! Сомневаешься? Ты, дорогуша, раскрой глазки-то пошире да посмотри на меня как следует. У любого мужика слюнки потекут! И мне, кстати, двадцать пять, не то что некоторым. Ты-то небось и не помнишь, когда тебе столько было. Пусть не болит твоя голова обо мне, он меня любит. А если и не понял этого, то поймет, как только ты перестанешь к нему шляться. Забудь смотреть в его сторону, мой он! Поняла? Смотри, я тебя предупредила! Ну, чего молчишь?

Я только пожала плечами, поскольку и в самом деле не знала, что ей на это сказать. У меня было только одно-единственное желание, чтобы она ушла, и как можно скорее. Наверное, это как-то выразилось на моем лице, потому что Лариса едко усмехнулась:

— Сейчас уйду! Не волнуйся, не задержусь, мне и самой у тебя не сахар. Но сначала поклянись, что не пойдешь к нему больше никогда.