Мадам Флер - Жаклин Санд Страница 37

Сезар отвез Флер, обмякшую от переживаний и слез, в ее особняк; теперь он не казался виконту пристанищем тайн, а вот за его пределами тайн по-прежнему имелось предостаточно. И виконту не терпелось разделаться с ними – это было нетерпение охотника, почуявшего дичь.

В конце концов, он действительно уже видит лисий хвост, да вот как бы рыжая не завела его прямиком в овраг…

Оставив своих людей охранять дом госпожи де Виньоль и велев никого постороннего не впускать, Сезар позаботился о том, чтобы кто-либо отправился на поиски кучера, и возвратился к себе домой: принять ванну, немного отдохнуть и поразмыслить. Вечер, начавшийся так лениво, завершался весьма занимательно; вдохновение схватки еще бурлило в крови, в руках звенела привычная легкость, говорившая о том, что хотя справиться с противниками было нелегко, Сезар подрался бы и еще, если б пришлось. С двумя или тремя, пожалуй. На большее количество могло не хватить сил.

Он сидел в большой медной ванной, заполненной до краев горячей водой, пил вино, беря бокал с придвинутого столика, и ощущал при этом не расслабленность, а звериную собранность, готовность и дальше биться за то, что считал верным.

И за свою жизнь, разумеется. И за жизнь Флер.

Сезар еще не понимал, желает ли он стать ее другом, или стремление защитить ее – не более чем отзвук воспитания, которое получает каждый порядочный мужчина. Разумеется, намерения виконта не простирались так далеко, что он загадывал бы, какое будущее ожидает его и госпожу де Виньоль; но после сегодняшнего вечера, когда она рыдала в его объятиях, а до этого держалась так хорошо, он определенно жаждал узнать ее еще лучше.

Только вот что сделать с ее дикой убежденностью, будто она, толкнувшая с лестницы мужа, хладнокровно собиравшегося отправить ее на тот свет, – а ведь она не лжет! – преступница, заклейменная навеки? Что делать, если ее отец, которого виконт с удовольствием бы вызвал на дуэль, достав его даже из могилы, – так вот, этот во всех отношениях недостойный господин вбил в нее эту вину заранее, еще до того, как все случилось? Ах, если бы Сезар мог объяснить ей, что для людей, живущих в век непонятный и жестокий, как голодный волк, преступлением является не защитить свою жизнь, покорно сложить руки и плыть туда, куда несет тебя судьба. Вот истинное преступление, вот настоящий смертный грех – уныние, которому ты подвергаешь себя, и гордыня, шепчущая, что ты должен быть осужден сейчас, немедленно. И твоя воля в расчет не берется, как и то, что судить все равно всех будет Господь на том свете, а на этом, пока ты верен самому себе, пока ты знаешь, что такое честь, – ты все сам за себя решаешь.

Госпожа де Виньоль, определенно, ведала, что такое честь. Даже слишком хорошо. И потому, по всей видимости, так растерялась, став, по ее собственным понятиям, бесчестной женщиной – и от этого словно бы перестала быть настоящей женщиной вообще. Но так нельзя. Она заслуживает лучшего. Сезар чувствовал это.

Он еще немного посидел в ванной, а потом его осенило. Можно совместить, если так выражаются, полезное с полезным – ему надо было посетить одного старинного друга, а заодно, возможно, удастся что-то сделать с душевным спокойствием Флер. Сезар выбрался из ванны и позже, уже ночью, написал записку, которую велел доставить госпоже де Виньоль с первыми лучами рассвета.

Утро выдалось роскошное, другого слова и не подберешь, – словно поджаристый каравай из печи умелого пекаря, румяное, будто бы хрустящее. Париж был залит солнцем, на небе даже самый внимательный взгляд не отыскал бы ни одного облачка, и оно казалось васильково-синим, такое встречается иногда на выцветающих, но оттого еще более хорошеющих картинах. На Больших Бульварах уже начали золотиться листья на деревьях, и Сезар подумал мельком, что скоро весь Париж будет окутан этим шафрановым покрывалом опадающей листвы.