Соль любви - Ирина Кисельгоф Страница 37

Во время эпидемии гриппа в детской инфекционной больнице всегда аврал. Палаты переполнены, в такие больницы госпитализируют не только детей, но и их матерей. У врачей и медсестер нагрузка повышается в разы. Маленький ребенок может дать генерализованную реакцию в ответ на инфекцию. Только что ребенок был среднетяжелый, через минуту его везут в реанимацию. Все валятся с ног и злятся. Детские инфекционисты ненавидят эпидемии респираторных и кишечных инфекций. Ненавидят смертной ненавистью. Грипп особенно.

Нашу группу растолкали по отделениям. Я работала в отделении вирусных гепатитов, перепрофилированном под грипп. Половина персонала на больничном. Кто еще мог ползать, стоял на посту как проклятый.

В процедурном умирал ребенок. Мальчик девяти месяцев с синим лицом. Он лежал под капельницей и почти не дышал. Трубка электроотсоса сразу же забилась вязкой, тягучей, прозрачной, как стекло, мокротой.

– Если не отправить на ИВЛ, он загнется, – сказала Худякова прокуренным басом.

Я, застыв, смотрела на синего девятимесячного мальчика.

– Что стоишь? – заорала Худякова. – У меня людей нет. Видишь, я занята! Звони в реанимацию!

Я трясущимися руками бросилась набирать номер. Трубку взял Чуйко, завреанимацией.

– Ребенок… Девять месяцев… Дыхательная недостаточность…

– Затрахали! – рявкнул Чуйко. – Уже пятый за два часа! Лечить не умеете, а в медицину лезете!

Худякова выдрала из моих рук трубку.

– Слушай, ты! Не возьмешь, я тебя засужу! Понял?

Раздался мат-перемат, и Чуйко швырнул трубку.

– Бери ребенка! – заорала Худякова. – И бегом в реанимацию! Лифты к черту!

Мы с Худяковой бежали по нескончаемым ступеням лестницы, по этажам детской инфекционной больницы, по бесконечным белым коридорам с огромными окнами. Бежали до свиста в груди, до вылета сердца из грудной клетки. У меня на руках умирал ребенок, а Худякова скручивала в руках кислородную подушку, прижимая к синему личику кислородную маску. Мы влетели в тамбур реанимации и открыли двери.

– Бездари! – заорал Чуйко. – Амбу сюда! Никифорова срочно!

Я прижимала к себе тельце маленького мальчика, как безумная. Он, кажется, уже не дышал. У меня вырвали его из рук, и я упала на банкетку. Привалилась к стене, закрыла глаза и умерла. Мне было страшно. До жути. Я видела маленького мальчика цвета индиго с сиреневыми венами на крошечном тельце. Они опутали его своей сетью и задушили.

– Не боись, не загнется, – я услышала сквозь толстую вату голос Худяковой. – Раздышат. У нас лучшая реанимация в городе, а Чуйко первоклассный реаниматолог.

– Мм.

– Где история?!

Я вздрогнула и открыла глаза. Рядом с нами рычал Чуйко.

– Где-где? В Караганде! – разом вскипела Худякова. – У нас было время на писанину? Я тебя спрашиваю?

– Я сам тебя засужу! Вы бы еще труп принесли! Еще немного, и пацану хрендец!

– Хрендец нашему мешку Амбу! Уже давно. Ты сам подписал заявку. Что не явился за трупом своевременно? Это ты будешь шляться по СИЗО и тюрьмам! Я обещаю! У меня время по секундам отмечено!

– Что с мальчиком? – спросила я.

Они перестали орать и перевели взгляд на меня.

– На ИВЛ, – отдышавшись, произнес Чуйко. – Раззявы! Его смерть будет на вашей совести.

– Вот это видел? – Худякова воткнула ребро ладони в другую руку, сложив ее пополам.

– Стерва, – устало сказал Чуйко.

У меня не было сил ни на что. Я сидела в студенческой раздевалке, привалившись к стене и закрыв глаза. Как в реанимации. Перед моими глазами стоял маленький синий мальчик, задушенный сетью его собственных вен.

– Лопухина, ты умерла?

Я подняла голову, на меня, прищурившись, смотрела Терентьева.

Странный, чужой человек. У нас с ней нет ничего общего. Мы с ней почти не общаемся, а она утруждает себя неприязнью ко мне.

– Что тебе от меня надо?

– Ничего. Я на тебя плевала.

Она переоделась и ушла, я достала сотку.

– Илья, сегодня день рождения Геры.

– Мне поровну, – перебил он меня.

– Давай поздравим, – мне не хотелось спорить и ссориться. Я устала от всех.

– Я же русским языком сказал. Мне поровну!

– Я пойду одна.

– Иди, – согласился он. – Ходи сколько угодно. Когда хочешь, куда хочешь и к кому хочешь. Мне наплевать.

На меня наплевали все, а я так устала, что мне все равно. Так случается, когда в фильме выключают цвет. Черно-белый мир, в котором никому не хочется жить, но надо. Потому что так задумал очередной никому не ведомый режиссер.

– Гера, я не смогу быть врачом. Там всегда смерть.

Мы сидели с Герой на диване, обнявшись, как два близнеца. Мне царапала щеку грубая шерсть модного пуловера, который я ему подарила. Я купила его в дорогущем фирменном магазине. Накопила денег из тех средств, которые давал мне Гера, и купила. Смешно покупать человеку подарки на его же собственные деньги.