Черный ворон - Дмитрий Вересов Страница 37

Не просились на стройку и на целину.

А куда же нам мчаться, героям на смену,

Днепрогэсами путь преграждая воде?

Здесь романтика тоже — в облупленных стенах,

Да в бутылке пустой, да в осеннем дожде…

Мы еще посидим, и покурим немножко,

Пусть тихонько трамваи звенят за углом,

Нам тепло на парадной, на грязном окошке,

Между дверью входной и помойным ведром…

Так давай же, братишка, пошарь по карманам,

Да бутылки сдадим, да полтинник сшибем…

Да ведь с нашим здоровьем по «фаусту» на нос

Где-нибудь, как-нибудь мы всегда наскребем!

Отношения у Ванечки с Андреем были специфические, которые всякий не-клювист истолковывал сугубо превратно. Андрей едко и метко вышучивал каждое Ванечкино слово и жест, сочинял и рассказывал уморительные истории и якобы народные легенды, в которых Ванечка, под вымышленным, но очень прозрачным именем, неизменно фигурировал в самой дурацкой роли. Когда они садились перекинуться в картишки, Андрей говорил:

— Если я выиграю — дам тебе щелбана в нос.

— А если проиграешь?

— Тогда тебе Барон даст щелбана.

И Ванечка соглашался, причем его самолюбие, в целом чрезвычайно болезненное, не страдало нисколько. Шуточки Андрея никогда не касались тем, действительно серьезных для Ванечки — его текущей влюбленности, его литературных опытов. С последними он всегда обращался к Андрею и знал, что может рассчитывать на квалифицированную и серьезную оценку, дельный совет, доброе слово. Он знал, что если нужно, Андрей снимет с себя последнюю рубашку и с какой-нибудь очередной шуточкой запросто отдаст ее Ванечке.

Напротив, второй Ванечкин друг держался с ним на редкость почтительно, витиевато-вежливо, называя его исключительно на «вы» и по имени-отчеству или «господин Ларин». Впрочем, так он вел себя со всеми. Этого невысокого лысеющего брюнета лет тридцати с лицом оперного Мефистофеля и манерами офицера царской армии звали Эрик Вильгельмович Остен-Ферстен. Представлялся он так:

— Барон Остен-Ферстен. — Легкий и быстрый кивок. — Эротический техник.

Последнее имело два смысла. Во-первых, Барон работал в какой-то конторе возле Смольного, обслуживая множительный аппарат «Эра». Во-вторых, при всей своей плюгавости и своеобразном гардеробе — Барон одевался как одноименный персонаж известной драмы Горького «На дне» — он пользовался успехом у самых сногсшибательных женщин бальзаковского возраста, меняя их приблизительно раз в месяц. Должно быть, и впрямь эротический техник. Впрочем, об этой стороне своей жизни он среди друзей не распространялся, никогда не знакомил клювистов со своими дамами — и наоборот.

Появление Барона в пивной или «академичке» неизменно вызывало оживление — он никогда не забывал принести с собой пару-тройку свеженьких анекдотов и четыреста граммов гидролизного спирта в «банке темного стекла». Выпив бутылочку-другую пивка, Барон говорил:

— Господа, предлагаю забелить!

И плескал по чуть-чуть спирта в протянутые стаканы с пивом или кофе.

Барон знал потрясающее множество карточных игр. Иногда он приглашал Андрея и Ванечку в свои апартаменты — комнатушку в коммуналке на Литейном. Он раскладывал антикварный ломберный столик — единственный аристократический предмет в этой совершенно демократической обители — и обучал их покеру и преферансу или показывал, как играют в канасту, джин-рамми, деберц. С ними он никогда не играл на деньги.

Только в этом кругу Ванечке было тепло и спокойно. Он гордился, что у него появились такие интересные друзья.

Последнее студенческое лето перед пятым курсом Ванечка почти безвылазно проторчал в городе. Не пил, не влюблялся, не сочинял стихи и рассказы. Он зубрил — иногда под строгим присмотром матери, реже отца, иногда самостоятельно. Причем зубрил не что-нибудь, а политэкономию социализма. Причем не какие-нибудь там учебники или конспекты, и даже не бородатых классиков — все это было им вызубрено уже давно, — а все постановления партии и правительства по экономическим вопросам. И не только постановления, но и материалы бесконечных съездов и пленумов. И не только съездов и пленумов, но и всяческих отраслевых совещаний, конференций, международных симпозиумов и прочая, и прочая, и прочая.

Такую веселенькую жизнь ему устроила доцент Чучелло («Ударение на втором слоге, пожалуйста»), хрупкая и миловидная садистка вряд ли старше тридцати пяти. Купившись на ее мягкую интеллигентную манеру ведения занятий, совсем не характерную для университетских «богословов», и на ту феерическую легкость, с которой он получил у нее зачет в зимнюю сессию, Ванечка совсем забил на ее занятия, предпочитая пивко и умные беседы в компании клювистов и случайных собутыльников. Перед экзаменом он почитал учебник, нарисовал «шпоры» и отправился, уповая на удачу, снисходительность мадам Чучелло и на лежащих во внутреннем кармане «медведей» (так студенты называли особый вид шпаргалок — листки с ответами, которые в подходящий момент извлекали из укромного местечка и подменяли ими листочки, на которых полагалось записывать план ответа)… В общем, первый завал был по делу, и Ванечка нисколько не обиделся. Он стал готовиться всерьез, набрал у отличников конспектов, подучил классиков и на вторую попытку пришел вполне прилично подготовленный… Она срезала его на партийных постановлениях. Выклянчив в деканате направление на повторную пересдачу, Ванечка засел в читальном зале с тетрадью, обложившись газетками и брошюрками, и остервенело кинулся в пучину вдохновенной канцелярщины. Он впервые в жизни вчитывался в партийные документы, которые вызывали в нем чувства, не похожие ни на что. С такими текстами он не сталкивался никогда.

На переэкзаменовку он пришел наэлектризованным. Штампованные цитаты вылетали из него шипящими голубыми искрами. Чучелло срезала его на материалах совещания СЭВ, о котором он и слышал-то в первый раз…

Марина Александровна притащила сыну с работы ворох всяких материалов и организовала звоночек из обкома в ректорат и на кафедру Чучелло. Все бесполезно. На свидания к Чучелло на спецсамолете летал пожилой любовник из Москвы, первый помощник Суслова — и плевать она хотела на обком, не говоря уж о ректорате! Марина Александровна всплакнула и привезла домой целый багажник литературы.

Четвертая попытка обернулась ужасом нечеловеческим… Мадам Чучелло, пребывающая уже в отпуске, назначила Ванечке явиться к ней на дачу туда-то и туда-то. Стояла невыносимая жара. Потного, очумевшего Ванечку Чучелло приняла, лежа в гамаке в чрезвычайно откровенном бикини, обмахиваясь веером и Потягивая через соломинку что-то прохладное. Ванечка стоял перед нею на самом солнцепеке и что-то такое плел, ничего не соображая. Дав ему выговориться, Чучелло томно посмотрела на него и сказала:

— Ах, как печет! Будьте любезны, возьмите, пожалуйста, на веранде тюбик с кремом и принесите сюда.

Ванечка на негнущихся ногах пошел на веранду. Когда он принес крем, мадам перевернулась на живот и расстегнула пуговицы на лифчике.