Леон и Луиза - Алекс Капю Страница 36
Леон и Луиза - Алекс Капю читать онлайн бесплатно
После этого я ходила в город, чтобы сделать необходимые запасы на долгий путь; никогда ведь не знаешь, что тебе предстоит. Мне пришлось ходить довольно долго по тёмным улицам с выкрашенными в синий цвет фонарями и наглухо зашторенными окнами, пока я нашла продовольственный магазин. Я спросила у продавца без особой надежды, нет ли сгущённого молока. Он указал на хорошо заполненную полку и спросил, сколько банок я хотела бы. Двенадцать штук, сказала я в шутку, и знаешь, что? Он их мне дал не поведя бровью. И я взяла ещё шоколада, хлеба и колбасы, и продавец даже не спросил у меня про марки. Сам видишь, больше никакие правила не действуют, всё бывает, и никто не знает, что будет завтра. Так что зачем тайны?
Теперь я сижу снаружи на трапе, здесь дует прохладный вечерний бриз, и смотрю на пирс внизу, на котором кишмя кишат солдаты, занятые тем, что штабелюют тяжёлые деревянные ящики. По четверо достают из раскрытых дверей товарного вагона ящик и волокут его к месту складирования. Мне интересно, сколько же это будет ящиков. Сейчас меня позовут, и мне надо будет идти вниз на разгрузочную платформу и приступать к моей ночной вахте. Машинистка считает ящики золота. Всю ночь я буду сидеть за маленьким столиком и за каждый ящик, который исчезает в недрах «Виктора Шёльхера», ставить чёрточку остро заточенным карандашом на бланке, который я лично разграфила для этой цели.
Позади товарной станции на опоясывающей стене сидят мальчишки в кепках и коротких штанах и смотрят. Их лица пусты, они не шевелятся – трудно сказать, догадываются ли они о том, какие богатства лежат у них под носом.
Официально в ящиках транспортируются артиллерийские снаряды, но здесь в это никто не верит. В это мгновение у меня за спиной стоят двое курящих сигареты корабельных юнг, хвастаясь друг перед другом, что это самые большие золотые сокровища, какие когда-нибудь пересекали Атлантический океан. Может быть, они и правы; я не могу себе представить, чтобы у древних испанцев когда-нибудь лежали в одной куче две тысячи тонн золота. И даже если лежали, им пришлось бы сновать на своих деревянных судёнышках пару дюжин раз туда сюда, чтобы всё это перевезти через океан.
Радио в офицерской кают-компании наигрывает музычку, новостей больше не передают. Только радист может слушать Би-Би-Си. Его зовут Галиани, и он грассирует так, что сразу хочется рыбного супа по-провански, и всё тело у него поросло густой чёрной шерстью, которая выбивается отовсюду из-под униформы. В своё свободное время он любит важно прохаживаться по палубе, как самый информированный человек на борту. Он проходит мимо у меня за спиной и говорит: «Слыхали уже, мадмуазель? Норррвежцы капитулировали». Потом растягивает лицо в гримасу отвращения, сдвигает свой «галуаз» в правый уголок рта и сплёвывает свободной половиной рта. Таким образом, он в последние дни надёжно держит меня в курсе происходящего в мире. «Уже слыхали? Гитлеррр бомбит Лондон». И сплюнет. «Уже слыхали? Верррмахт вошёл в Паррриж». И сплюнет. И всякий раз кривится в своей гримасе отвращения и ждёт от меня изумления, которым я его щедро наделяю. Но оттого что он хотя и хвастун, но в то же время чуткий южанин, он меня всякий раз видит насквозь и обиженно идёт своей дорогой.
Меня зовут на службу, я должна заканчивать писать! Может быть, это моя последняя свободная минута перед прощанием. Завтра утром я передам это письмо посыльному, и оно уйдёт. Странно, у меня вопреки рассудку просторно и светло на сердце. Именно потому, что я понятия не имею, куда доставит меня этот корабль, у меня есть обманчивое чувство, что мир открыт мне, что, разумеется, не так; на самом деле передо мной весь мир закрыт за исключением того или иного письменного стола на том или ином континенте, куда меня решит забросить банк Франции. Но что бы там ни было: хуже смерти не будет ничего. Я люблю тебя и очень за тебя тревожусь, мой Леон, я ведь этого ещё так и не сказала; надеюсь, очень надеюсь, что нацисты тебе ничего не сделают. Береги себя и своих и держись подальше от всех опасностей, будь осторожен и по возможности счастлив, не корчи из себя героя, оставайся здоров и не забывай меня!
P.S. Шесть часов спустя: сейчас 4.20 утра, после долгой ночи карандашных чёрточек и всех ящиков на борту. Тысяча двести восемь штук, нетто-, брутто– и вес тары из-за больших размеров в спешке не измерялись и потому неизвестны. Машина уже два часа стоит под парами, почтовый посыльный стоит на трапе и барабанит пальцами по перилам. На востоке светлеет, или мне кажется? Я должна окончательно запечатать моё письмо, прямо сейчас, тотчас, иначе оно не попадёт к тебе. Быстро в конверт, облизать и заклеить. Адьё, любимый, адьё!
Через несколько дней после вступления немцев в Париж волна самоубийств утихла, в город вернулся покой. Но немецкие солдаты не стали невидимы, как предполагал Леон, а наоборот распространились повсюду; в парках и на улицах, в метро, в кафе и в музеях, а особенно в универмагах, ювелирных магазинах, художественных галереях и мелочных лавках, где они на своё солдатское жалованье, которое благодаря новому обменному курсу многократно выросло в цене, скупали всё, что можно было купить за деньги и что не было приклёпано или приколочено.
В те дни казалось, будто с немцами в Париже установилась почти нормальная повседневность. Вермахт давал концерты духового оркестра под открытым небом в Булонском лесу и раздавал нуждающимся хлеб за Бастилией, он обеспечивал уборку улиц и создавал, поскольку все работники городского садоводческого хозяйства сбежали, рабочие колонны для ухода за цветочными клумбами в Тюильри. Комендантский час – поскольку он сдвинулся с двадцати одного на двадцать три часа, почти не отличался от приказа о затемнении, который издавало ещё суверенное французское правительство; а если какой ночной гуляка не попадал домой вовремя, самым страшным, что ему грозило, были несколько часов в полевой жандармерии, где их заставляли до рассвета чистить сапоги и пришивать пуговицы.
В конце июня парижские кинотеатры снова открылись и снова стали выходить газеты, которые по названию и по оформлению были на удивление похожи на парижские довоенные газеты; в Мулен Руж опять танцевали. Трактирщики, портные и таксисты имели хорошую прибыль, и ночами между площадями Бланш и Пигаль как никогда много женщин поджидали своих клиентов – преимущественно в серой военной форме.
Поскольку апокалипсиса не случилось, беженцы начали возвращаться в невредимый город – поначалу неуверенно и поодиночке, стыдясь очевидной бессмысленности своего опрометчивого бегства, а потом целыми толпами; в середине июня в Париже было вдвое больше жителей, чем месяц назад. Первыми вернулись торговцы, которые не могли надолго оставлять свои магазины без оборота, затем ремесленники и мелкие служащие, которых позвали назад их начальники, и евреи, заставив себя надеяться, что всё будет не так уж плохо, за ними журналисты, художники и театральные актёры, учуяв в новых временах свой шанс. К концу лета тут были и пенсионеры, которых неудержимо влекли назад их удобные кресла с высокими спинками, их домашние врачи и любимые скамейки в парке за углом, и, наконец, дети, для которых в начале сентября подошли к концу их самые длинные в жизни каникулы.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments