Король-девственник - Катулл Мендес Страница 36

На следующий день Шторкгаус нашел удобным не отправляться в путь прежде, чем получит новый приказ от княгини Теклы. Курьер вернулся с письмом от нее. Мать Фридриха выражала желание, чтобы гувернер оставался с ним в Лилиенбурге, прося его пробыть там еще несколько дней, так как присутствие ребенка было бы не совсем удобно, ввиду происходивших в Нонненбурге важных событий.

И действительно, там происходили очень важные события, сопровождавшиеся катастрофами.

Уже в течение двух лет, красавица Мона Карис играла роль Помпадур при Тюрингском дворе, предварительно, игравшая роль Сильфида в театре Порт-сен-Мартин. Достаточно было Фридриху I-му один раз увидеть эту фантастическую девушку, чтобы безумно влюбиться в нее, а за ее особенные манеры в танце фанданго он передал, через руки самой королевы крупные четки канониссы монастыря Терезы. Влюбленная и сумасбродная, она приводила в экстаз и в смущение мрачную Тюрингию; она и разорила ее, правда, но разорялась и сама, так что, позднее, она говорила: «когда я приехала в Нонненбург, у меня было сто тысяч франков, но король съел их у меня!»

Таким образом, заставляя давать себе титулы и громадные суммы, приобретая замки и дворцы, ведя игру с министрами, как дети играют с карточными солдатиками, презирая солдат и буржуазию, которые медлили снимать перед ней свои шапки, она скоро вооружила против себя весь двор и почти даже весь город. Либералка настолько же, насколько свободная в обращении, она, правда, изгнала иезуитов и почти уничтожила цензуру; но тюрингцы не придавали этому никакого значения, так как этот народ не хотел быть ничем обязанным этой женщине. Одно обстоятельство довершило всеобщее раздражение против нее: Мона Карис, которую воспевали за кружкою пива студенты различных корпораций, голубые, черные, зелёные и желтые — придумала устроить студенческую ассоциацию из студентов, носивших красные околыши; то были, преимущественно молодые дворяне, готовые умереть за нее, потому что у нее были глаза с огоньком и притом, она принимала их у себя по утрам, только что выйдя из алькова в кружевном, до того прозрачном платье, что оно казалось какою-то дымкой, наброшенной на белоснежное, розоватое тело.

Понятно, красные околыши возбудили к себе ненависть желтых, зеленых, черных и голубых; это послужило поводом к оскорблениям, вызовам и дуэлям. Мона Карис была мужественна и однажды вечером, когда ее любимцы были окружены своими врагами в одном кабачке предместья, она прибежала в бальном платье, бросилась в свалку, с громкими криками: «Продажные твари! Грязные крысы!» и, с пистолетом в руках она стала освобождать первые ряды красных околышей, в то время, как граф Гирштейн нес шлейф ее платья, которое мешало ей в битве!

Но в это происшествие вмешался народ; ссора перешла в сильнейший мятеж, готовый перейти в революцию, так как именно, в эту эпоху во Франции происходило брожение умов и требование свобод. В ту же ночь Мона Карис принуждена была выехать из Нонненбурга, в карете, в которой четыре полицейских агента заменяли при ней места придворных куртизанов, а ее старый любовник отказался от короны, сказав: «Если закон так мало уважается, что народ силой врывается во дворец своего короля, то самое лучшее, что можно сделать, это проститься с ним и уехать».

Правда, не откажись Фридрих I сам от престола, его заставили бы неизбежно отказаться от него. Но тюрингцы мало выиграли этой победой; они освободились от короля, но не успели отделаться от королевской власти вообще; и на престол Тюрингии взошел Иосиф II, сын изгнанного старика и муж принцессы Теклы.

Среди этих переворотов, принцесса вовсе не беспокоилась о странном ребенке, который ушел разыгрывать роль Карла Моора на большой дороге, в своей кофейного цвета шелковой курточке; раз сделавшись королевой, она не заботилась о нем более; у нее был другой сын, принц Вольф, который тогда еще не имел привычки ни наряжаться в одежду архиепископа, чтобы купаться в пруду замка Сирен, ни одеваться в одну сорочку для приема посланников. А так как Фридрих был в Лилиенбурге, то и мог оставаться там, сколько ему вздумается; ведь, он добивался свободы! так вот — теперь она ему предоставлена; а свежий воздух гористой местности охладит, быть может, горячий пыл детского мозга.

Завязались дипломатические переговоры с дипломатами, назначенными в опекуны эрцгерцогини Лизи; с помощью каменщиков удалось сделать обитаемым левый корпус замка: и там должен был поселиться маленький принц, одинокий, так как его пажи, считавшиеся дурными советниками, были отозваны в Нонненбург.

Королева Текла, всегда провидевшая будущее, вероятно, предвидела возможность соединить судьбу своего младшего сына с лишенной наследства наследницей маркграфа Кранах. Очень может быть. Как бы там ни было, но Шторкгаус не особенно был доволен тем оборотом, какой приняли дела. Быть гувернером принца, при столичном дворе, это завидное положение; но нет ничего блестящего, быть сторожем взбалмошного ребенка, в таких развалинах. Однако почтенный педагог покорился своей участи. К счастью, он имел один недостаток или одно достоинство, которое помогало ему коротать свой досуг. От Некара до Ильзара, не было ни одного живого существа, способного поглощать так много съестного, сколько поедал ежедневно Шторкгаус. Про его гастрономические способности рассказывались такие легенды, которые напоминали собою пасти баснословных чудовищ пожирателей.

Точно так же, как мадемуазель Арминия Циммерман завела для себя молельню в Лилиенбурге, он устроил там себе громадную кухню. Гувернантка молилась, гувернер объедался, и так проходило у них время. Что же касается Лизи и Фридриха, то для своего развлечения у них были под руками все птицы, распевавшие в лесу, все рыбы, гревшие свои спины на залитой солнечными лучами поверхности озера, и прекрасные белые облака, несшиеся по небу.

Она забавлялась этим; но он нисколько; или, по крайней мере, казалось, что вся эта природа не доставляет ему никакого удовольствия; обыкновенно, он как-то печально и рассеянно улыбался, когда маленькая эрцгерцогиня, с радостным восторгом указывала ему на какую-нибудь ящерицу, которая опрокинулась на зеленом стебельке придорожного кустарника, или на пчелу, с жужжанием перелетавшую с цветка на цветок, походившую на маленький золотистый колокольчик в воздухе.

Он был задумчивым ребенком, любившим быть в уединении, погруженным в свои мечты, как будто желавшим скрыться от жизни; в каждом его порывистом движении, в самой привычке быстро отворачивать голову, в неопределенности взгляда его глаз, которые закрывались как-то внезапно, точно ослепленные слишком ярким светом дня — во всем сказывалось желание удалиться, убежать, исчезнуть. Где бы он ни был, он, очевидно, ощущал непреодолимую потребность быть в другом месте. Он походил на человека, прибывшего издалека, который остается чуждым всему окружающему.