Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская Страница 36

— Мы можем идти, — сказал Иван.

— Нет, давай немножко посидим. Мне так нравятся эти склянки. А зачем они заткнуты марлей?

— Мы там посев делаем.

— Чего сеете?

— В питательной среде микробы.

— А зачем они нужны?

— Как зачем? — задумался Иван. — Ну, допустим, где-то разлилась нефть.

— Танкеры столкнулись?

— Ну да, авария. Пока нефтяная плёнка разложится под воздействием солнечных лучей, пока выветрится, пока микроорганизмы народятся и приспособятся к среде, пройдёт 25–30 лет! Так вот, мы ищем обжору.

— Кого?

— Есть микроорганизмы, которые хорошо выживают под прессом загрязнения, но не едят его, бывают другие, которые могут есть, но выживают только в небольшой концентрации нефти. Так вот, наша задача — взять ДНК у микроба, который может есть и перенести её в микроб, который может жить. Понятно?

— Гибрид. А почему ты начал заниматься именно этой проблемой?

— Долго жил с семьёй в Сибири.

— С семьёй?

— У меня есть дочка и бывшая жена.

Иван достал маленькую фотокарточку Маши, с которой смотрела девочка с взрослым, грустным лицом, в повороте головы, в неспешной гармонии черт была видна порода.

— Какие у неё глаза! Сколько лет?

— Десять.

— А кто жена?

— Просто жена.

— А с дочкой видитесь?

— Да. Она у меня немая.

Повисла долгая пауза. К голове Марины прилила кровь, а дыхание сделалось нечётким, но, к счастью, попугай вдохновенно прочитал строки из Пушкина:

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы.

Марина расхохоталась:

— Ну, прямо Сирано де Бержерак.

— Подхалим. Он всегда это стихотворение читает, когда яйцо хочет. Завтра получишь. Не ругайся, много желтка вредно для печени. Давай чаю попьём?

Они перешли в другую комнату, где на окне гнулся диковинный цветок, похожий на невесту. Иван включил электрический чайник, достал откуда-то лимонные дольки, ржаной хлеб и сыр. Марине показалось, что вся комната наполнилась звуками, голосами различных предметов, что они идут отовсюду. Один важно бубнил, другой поддакивал, третий, ни на кого не обращая внимания, тянул песню, лишённую всякого смысла.

Иван незаметно следил за Мариной, в первый раз, когда он её подвёз, — был день рождения его мамы, вторая встреча совпала с датой их с отцом свадьбы, третья… Что же было в третью? Ивану совсем не хотелось отпускать Марину от себя, только было немного страшно, в её движениях чувствовала воля, безудержное стремление вперёд и безоговорочная капитуляция перед собственными желаниями. Такие женщины сразу занимают всё помещение — везде их книги, баночки с кремом, бюстгальтеры. Ух! Иван положил лимонную дольку на чёрный хлеб и с блаженством откусил.

— Вкусно?

— А ты попробуй.

Марина последовала его примеру, нёбо заколол вкус ржаных зёрен, смешанный с лимоном. Марина засмеялась:

— А тебе сколько лет?

— Сорок.

— Взрослый уже. А это что?

— Камень. Привёз из Сибири.

— Красивый! А что ты там делал?

— Работал.

— Расскажи про Сибирь.

— Сибирь. Я её всю объездил. Природа там поразительная. Где-то непроходимые леса, они словно лавиной несутся по земле, сметая всё на своём пути, а где-то жидкие, словно выщипанные брови у модницы, деревца. А мох — зелёно-синий, сверху белые камешки, под ногами похрустывает, иногда пищит. Мы жили в метах нефтедобычи, где довольно часто случаются газовые выбросы, и вообще воздух разреженный, люди быстрее устают, а дети медленнее развиваются. Не знаю, что произошло, ведь Машенька родилась в Москве. Может быть, это из-за Любы? Она у меня нервная. Давай лучше чай пить.

— А какой ты меня впервые увидел?

— Ты была растерянной, с глазами маленькой девочки. И я почему-то подумал, что от этой женщины я хотел бы иметь детей.

Марина покраснела и засунула в рот целый кусок чёрного хлеба.

— Что с тобой?

— Ничего. Расскажи ещё что-нибудь.

— Что?

— Всё равно, мне нравится тебя слушать.

— Ты очень молоденькая, поэтому не помнишь времена перестройки. В 95-96-м годах люди испортились. Мы уже в Москве жили, в Сибирь я только в командировки ездил. Раньше там автобусы были бесплатные, любой тебя накормит, напоит, за грибами, за клюквой я на вертолёте летал. И какие это были грибы! Под их шляпками, как под зонтом, можно было от дождя укрыться. А мёд… Однажды мы с моим другом Ильёй — он, к сожалению, потом в Америку уехал, сейчас живёт где-то в Айдахо — отправились на хоту на медведей. Ну, как и полагается русскому человеку, заблудились. Если бы не старик-медовик, нам бы пришлось в лесу ночевать. Сморщенный такой старичок, настоящий хоббит, уши волосатые, ходит босиком, а глаза добрые. У него в доме даже соли не было, он нас водкой угощал, а закусывали мы мёдом. Мёд был прозрачный, ароматный, и казалось, звенит от собственной сладости. Напился я основательно, пришлось, чтобы протрезветь, в речку лечь. Поток ледяной, ершистый, лежу, через меня вода журчит, сверху колют звёзды, воздух холодный, но как будто маслянистый. Мне тогда показалось, что моя душа, как облако, из меня поднялась и понеслась над землёй. Смотрит на жизнь с её мерным дыханием, с огнями городов, с бессмыслицей и высшим разумом. И земля наша маленькая и такая понятная. В ту ночь я придумал формулу жизни. Мы рождаемся цельными и монолитными, только каждая прожитая минута нас засоряет и опустошает, и задача приличного человека опять стать маленьким и чистым. Я тогда за полчаса превратился в младенца. Но вдруг… Вдруг я слышу рёв медведя. Душа моя в меня сразу же вернулась и самым предательским образом скрылась в пятки. Лежу я в потоке, зубами клацаю, весь посинел от страха, лежу и думаю: дёрнусь, он меня и сожрёт, от нечего делать. В общем, пробыл я в воде с полчаса, пока он там какие-то коренья выковыривал.

Пеструша уснул и видел африканские сны с жёлтыми в кофейных зёрнах жирафами, со слонами, на чьих ушах, как на качелях, приятно покачиваться. Марина провела пальцем по клетке. Птица встрепенулась и недовольно сказала:

— Слоны приносят счастье.

Сердце не слушалось и стучало часто, и сильной быть совсем расхотелось.