Забери меня - Маргарита Дюжева Страница 36

Двери распахиваются и в зал входит Щеглов. Наши бизнесы не связаны, но мы регулярно пересекаемся на благотворительных вечерах и прочих сомнительных мероприятиях.

Ему около пятидесяти. Неприятный. На макушке лысина, брюки едва удерживаются на объемном животе, а еще он постоянно промакивает платком потный лоб и делает громкое «пфф».

Наши взгляды пересекаются практически сразу. Он кивает с дежурной улыбкой, а потом цепляется взглядом за огненную шевелюру. В этот момент Лерка, как назло, громко роняет вилку в тарелку. Грохоту на весь зал.

— Да чтоб тебя! — в сердцах произносит она.

Блеклые кустистые брови Щеглова тут же удивленно поднимаются кверху. Он сканирует ее, подмечая короткие драные джинсы, майку под которой явственно проглядывается белье. Все те огрехи, которых в Лерке просто не сосчитать.

Я выпрямляюсь на стуле, чувствуя, как внутри меня натягивается струна от пяток до затылка. И внезапно понимаю до ужаса нелепую и неприятную истину. Я ее стыжусь…

Она — моя отдушина, мой маленький мирок в котором я могу расслабиться и быть самим собой, но на людях мне с ней неудобно. Потому что она слишком яркая, слишком громкая, слишком неправильная.

Я поэтому и выбираю заведения не в центре, а там, где вероятность встретить кого-то из своего круга ничтожно мала. Как выяснилось мала, но не нулевая.

Аркадий Дмитриевич со своей женой устраивается чуть дальше, возле стены. Она младше его на двадцать лет, но их породы «дорогих». В темно-зеленом брючном костюме, на шпильках, с идеально гладкими, струящимися до поясницы волосами.

На фоне ее Ёжик выглядит ярким, нелепым пятном. Фланелевой заплаткой на шелковом покрывале.

Меня это неприятно царапает.

— У нас еще есть время? Давай на набережную? — предлагает она. — Мороженого поедим. Уток покормим.

Какие на хрен утки… Я уже не чувствую и долю того умиротворения, что окутывало пару минут назад.

— Нет, — получается слишком резко, и Лерка удивленно вздрагивает.

— Ты чего?

— Забыл. Надо на работу, — произношу отрывисто, испытывая дикое желание уйти и увести ее отсюда. Спрятать.

Как по заказу звонит телефон. На экране Артур, и я тут же подрываюсь с места, испытывая облегчение.

— Сейчас вернусь.

Лерка смотрит мне в спину. Я чувствую, как ее взгляд прожигает дыру между лопаток. Раздраженно передергиваю плечами и выхожу туда, где туалеты.

В голове раздрай полный.

Я не привык стесняться своего, но тут мне реально не по себе. Будто застукали за чем-то постыдным и некрасивым.

* * *

— Демид Сергеевич…

Да твою мать! Щеглов по кой-то черт поперся следом за мной. Хотя понятно зачем. Интересно ему, что за рыжая особа составляет мне компанию.

— Место встречи изменить нельзя, — усмехается он, кивая на дверь мужского туалета.

Это, наверное, была минутка юмора, но я не оценил.

— Аркадий Дмитриевич, — отвечаю в тон ему и убираю телефон в карман, — какими судьбами?

Улыбаюсь прохладно и думаю, как поскорее от него отделаться. Однако старый хрен настолько нетерпелив, что не дает мне поля для маневра и спрашивает в лоб:

— Что это у тебя за кукла в зале осталась?

— А что?

— Какая-то она, — делает рукой неопределенный жест, — ни то, ни се. Ты бы ее хоть приодел что ли, а то выглядит, как продавщица, торгующая китайским шмотьем.

А у самого глазки блестят. Потому что Ёжик не смотря на свою вульгарность и нелепую яркость цепляет. Притягивает к себе мужские взгляды.

— А вы не завидуйте, — снисходительно ухмыляюсь, хотя внутри все клокочет.

— Скажу тебе, как умудренный опытом мужчина…

Его любимая присказка. Он считает, что те двадцать лет разницы между нами дают ему право считать себе авторитетом как в бизнесе, так и в делах сердечных.

— Женщину надо выбирать не только по длине ног, но и по внутреннему содержанию.

Из его нудного бубнежа выхватываю только последнюю фразу.

— Непременно учту.

Хочу уйти, но толстый боров перегораживает путь. Ему прямо неймется. И я знаю, что это. Тупая зависть.

— Не нужна тебе такая…

У Лерки нет видимых преимуществ, сплошные недостатки. Но! Никто не смеет навязывать мне свое мнение. И срать я хотел на почтенный возраст:

— Аркадий Дмитриевич, давайте вы не будете совать свой нос в чужие дела?

В ответ на мою холодную улыбку он подбирается.

— Просто…

— Просто все. Вас это не касается, — смотрю на него в упор, заставляя нервничать, — и на будущее попрошу воздержаться от комментариев в мою сторону относительно чего бы то ни было.

— Понимаешь, сынок…

Ненавижу это снисходительное «сынок».

— Я четко выразился? Бизнес, женщины, машины. Что угодно. Вас не касается.

Его лысина потеет еще сильнее чем обычно. Он лезет в карман за платком, а я не прощаясь ухожу.

Чувствую себя придурком. Нервным и неуравновешенным. Не понимаю. Как вообще допустил этот разговор.

Поставив старого придурка на место, возвращаюсь обратно в зал. Настроение на нуле. Меня выбесил Щеглов своими наездами на Лерку, а еще больше моя собственная реакция на его слова. Мне блядь неудобно. Будто в рваных трусах в люди вышел.

Ёжик сидит за столом и лениво гоняет по тарелку шоколадную бусинку с торта.

Завидев меня, тут же вскакивает:

— На наконец-то! Я уж думала, что у тебя от местной кухни несварение началось.

Морщусь от ее беспардонности. Особенно когда идеально вышколенный официант, убирающий с соседнего стола, возмущенно вспыхивает.

В качестве моральной компенсации оставляю большие чаевые и указываю на дверь:

— На выход.

Вознесенская бросает на меня непонимающий взгляд, но напоровшись на стену холода, фыркает и идет, отчаянно накручивая булками, которые чуть ли не вываливаются из коротких джинсовых шорт.

Это заводит и в тоже время доводит до зубовного скрежета.

Полнейшая безвкусица.

Я почему-то начал забывать об этом. Перестал замечать, что она вечно одета не пойми как. Отвлекся на эмоции, которые кипели рядом с ней, а теперь словно пришел в себя, очнулся.

— Добросишь меня до универа? Мы там с девочками встречаемся.

— Подождут твои девочки, — цежу сквозь зубы, — у нас с тобой важное дело.

— Какое? — она тут же кокетливо хлопает длинными ресницами, явно рассчитывая на секс. Но сейчас не до него. Сейчас мне надо восстановить пошатнувшееся спокойствие и уверенность в том, что у меня всегда все самого высшего класса.