Любовь и другие диссонансы - Ирада Вовненко Страница 36

Анна ощутила странное равнодушие. Казалось бы, сейчас произойдет событие, которого она долго ждала, к которому готовилась… И что? Пустота…

— Да возьмите же себя в руки! — уже строго сказала Марина Петровна.

— В руки, — бездумно повторила Анна. Позже она запишет в дневнике:

Я знаю по себе, что такой «эмоциональное выгорание». Так мой организм защищается — от чего? — потому что устал реагировать на негативные воздействия. Устал от психотравм. А ведь общественно-полезная деятельность — тоже психотравма. Если слишком долго жить на одних эмоциях, может статься, что их у тебя совсем не будет. Никаких. Я даже нашла в Интернете выражение «эмоциональная пустыня». Кажется, некоторые живут в такой пустыне всю жизнь. Господи, неужели это и моя участь?!

Виталий Семенович стоял рядом с Манфредом и каким-то седовласым с приятной улыбкой. Ленточку перерезали под бурные и, как показалось Анне, искренние аплодисменты.

Она медленно шла мимо фотографий. На нее смотрели худощавые, улыбающиеся лица. И это тоже война! Вернее, редкие минуты счастья между болью и горем.

Анна вдруг поняла, что ей стыдно — за себя, за свое одиночество и бесконечное недовольство всем на свете, и в первую очередь самой собой.

«Даже сейчас я думаю о себе! А эти люди на снимках думали о чем-то для всех важном! Кто-то старался выжить, кто-то боролся! А я просто трусиха! Боюсь остаться одна. Отказаться от комфортных условий. Снова очутиться в коммунальной квартире с общим вонючим сортиром. Признаться себе в собственной несостоятельности. Вот и все! Несостоявшаяся актриса, несостоявшаяся мать».

Она остановилась у небольшого снимка с оторванным краем. Большая семья — муж, жена, четверо детей, младенец у матери на руках.

— Красивая пани.

Анна обернулась и увидела седовласого мужчину с четко очерченным подбородком и маленькими колючими глазами. Несколько минут назад он перерезал ленточку.

— Добрый вечер. Пан Водославский, — вежливо склонил он голову.

— Анна, — тихо произнесла она. — Вы из Польши?

— Да, из Варшавы. Вот, мы тоже привезли снимки из нашего архива. Да. Эта фотография — моя история… Часть моей семейной истории. Недавно обретенной. Понимаете?

— Пока нет, — Анна улыбнулась, — но это поправимо…

— Иногда историю лучше рассказывать с конца. Чтобы потом добраться до начала…

— У нас, кажется, достаточно времени. — Она смотрела на него с интересом.

— Да, вы правы… Лет пять назад раздался звонок от адвоката. Мол, есть важное наследственное дело. Моя мама наотрез отказалась идти, сказала, незачем время терять, нет у нас богатых родственников. А я пошел. Документы взял — свои, матери. А когда вернулся домой, сначала даже ничего не мог рассказать. И дело вовсе не в сумме денег, солидной сумме, которая оказалась маминым наследством. А в небольшом альбоме со старыми фотографиями и письмами в жестяной коробке из-под датского печенья… — Он помолчал, задумавшись. — У моей бабушки была сестра. Точнее, всего их было три сестры и один брат: Барбара, Эва, Мария и Марцин. В начале двадцатых годов Барбара и Эва уехали с отцом в маленький городок во Франции, а годовалая Мария и трехлетний Марцин остались с матерью в Польше. Почему так получилось, сейчас уже не узнаешь. Возможно, родители просто поссорились, а может, и расстались. Мария росла болезненным, рахитичным ребенком, а Марцин очень скоро умер от дифтерита.

Через пятьдесят лет Мария стала моей бабушкой. О своих сестрах и отце она много лет ничего не знала, но свечки — на всякий случай — ставила всегда «за здравие».

Когда Барбара и Эва подросли, они поехали учиться в Париж. Эва начала учебу в университете, но очень скоро все забросила и записалась в скандально известную театральную школу. Правда, актрисы из нее не получилось, и она вернулась к отцу; он работал учителем классических языков в местной школе, а Барбара преподавала девочкам гимнастику и русский язык.

В тридцать девятом началась Вторая мировая война, а в сороковом один молодой человек, выросший в благопристойной немецкой семье на юге Германии, стал солдатом гитлеровской армии. Через три года его тяжело ранило на Восточном фронте. Осколок разворотил живот; надсаживаясь от крика, он заправлял синеватые петли кишечника обратно. Наконец сознание милосердно покинуло его. Однополчанин вытащил раненого с поля боя, и через час его прооперировал военный хирург. Операция прошла удачно, но лечение в госпитале предстояло долгое, включая реабилитацию. Через полгода молодого человека отправили на Западный фронт, во Францию. Именно тогда он начал искать пути к спасению и бегству. Немецкая исполнительность и готовность подчиняться приказам уступили место отчетливому пониманию ужаса происходящего.

Судьба оказалась к нему благосклонна, и после одной из перестрелок он завладел документами убитого француза Анри Роше. Дезертировал, долго пробирался через Францию; в Италии каким-то чудом сел на пароход, битком набитый беженцами, и прибыл в Ванкувер. Никто не подозревал, через что ему пришлось пройти.

В Канаде он устроился работать помощником повара в русском ресторане. Там и познакомился в сорок шестом с Барбарой Войцеховской. Ее сестра Эва и отец погибли в Освенциме; сама она в сорок втором вместе с подругой бежала от нацистов в Англию, а оттуда в сорок четвертом перебралась в Канаду. Работала в библиотеке, жила в маленькой квартирке с видом на океан. Любила читать и кататься на велосипеде.

Они поженились, через год родился мальчик, получивший имя Арон, в честь деда, погибшего в Освенциме.

Родители Арона были не слишком общительны, к новым знакомствам не стремились, заполняли жизнь работой; в начале пятидесятых открыли собственный ресторан, тоже русский. Дело процветало; Барбара оказалась прекрасной кулинаркой. К началу семидесятых у семьи Роше было уже три ресторана.

А вот детей больше не было. Арон узнал правду об отце только после его смерти. Когда разошлись немногие собравшиеся на аккуратном маленьком кладбище и он посадил мать в автомобиль, она рассказала, глядя в пустоту, кем на самом деле был ее муж, и назвала его настоящее немецкое имя.

— Как такое могло случиться? — тихо спросила Анна. — И что связало этих людей, жертву и палача?

— Не знаю, — ответил пан Водославский, — не знаю. Может, любовь? Арон не женился, жил холостяком, управлял ресторанами, удвоив их количество. Похоронил мать. И решил найти ее родственников в Польше. Мария после войны вышла замуж, у нее родилась девочка; Мария назвала ее в честь своей сестры Барбарой.

— Это ваша мама? — догадалась Анна.

— Да. Мама горько плакала, сжимая в руках старые черно-белые фотографии, приехавшие к ней через два океана и пять десятилетий. И слезы капали на крышку коробки из-под датского печенья, где розовощекие мальчики и девочки катались на коньках и санках.