Желтая гора - Галина Миленина Страница 36

Гость слушал внимательно, неожиданно произнес:

– Хочу тебе кое-что рассказать, но сначала выпьем. – И он наполнил стаканы почти доверху. – Выпьем за упокой матери моей, похоронил недавно. Думал, она у меня вечная. Не заглядывал так далеко. Все казалось, – это у других родители умирают, у меня не может случиться. Или когда нибудь там, нескоро. А вот случилось. И знаешь, так тяжко на душе. Хоть и здоровый я мужик и самому уже за полвека перемахнуло. А чувствую себя, как одинокий дуб, всем ветрам открытый без нее. Думал, что ей нужно? Денег даю, не бедствует, как другие, ремонты всякие, технику на кухню, не обижал, а не понимал, как одинока и несчастна она была. Я один у нее. Лишний раз слово доброе не сказал, семью не создал, внуками не порадовал. Было бы чем заняться, чувствовала бы свою необходимость, может, еще бы жила да жила. А я только о себе думал, хотя, заметь, считал себя хорошим сыном, гордился собой. Мужик! Сказал: не женюсь, значит, не женюсь, слово держал. Приехал в больницу к ней, а она уже понимала, что умирает, и так посмотрела на меня, будто знала, что в последний раз видит, но не о себе, обо мне переживала, как я без ее материнской поддержки останусь, кто меня встретит на берегу.

Игорь снова плеснул в стаканы, выпили, и он продолжил:

– Я влюбился в двадцать один, девочка была сказочная, улыбка голливудская, красивая, как кукла. В море уходил, как чумной, каждую ночь во сне видел, раньше мобильников не было, общались редко. Бывало, четыре месяца на берег не сходил, в мыслях даже не изменил ей. Бежал к ней, не к матери, все деньги на нее спускал, любую прихоть исполнял, а однажды пришел неожиданно раньше времени и застал свою куколку с другим в постели. Потом узнал – за бабло с кем угодно ложилась. И вот эта история высушила меня изнутри, все эмоции по отношению к женскому полу у меня вроде как атрофировались, остался голый секс, физиология без участия души. Так и жил. И все меня устраивало, на пароходе уважают, страны разные, порты, а в портах еда экзотическая, выпивка, девочки любого цвета любой каприз за валюту исполнят, жизнь прекрасна! Чего еще желать? Но чего-то все же не хватало. Жизнь то кипела, то тянулась, как кисель. Иногда такая вдруг тоска накатывала, что спиртным заливал в количествах немереных.

И встретилась мне однажды девчонка молоденькая. На улице я бы на нее внимания не обратил, а тут в моем подъезде бабушка ее жила. Случай свел, и я поучаствовал в ее жизни. Хотел помочь и думал, помогаю, доброе дело делаю – платье ей на выпускной купил, ключи от своей квартиры дал – приходи, готовься к экзаменам. Девочка умненькая, чистенькая была, я ее слушал, и вроде как сам очищался. А вышло скверно все.

Мы в тот вечер с друзьями всякую дрянь мутили со спиртным, травка, «колеса», экспериментировали, короче. Как обычно, нашлась девочка, таксист привез мне на квартиру, и не помню, что там было у нас или не было, но всю ночь провел в сказочных галлюцинациях. А наутро на своей кухне обнаружил юную соседку и понял, что с ней спал этой ночью. «Крыша» поехала. Я ведь ни единой секунды не допускал и в мыслях, что ее могу в свою кровать положить, она для меня дитя невинное! И тут такое учудила – явилась среди ночи. Выгнал я ее грубо, отвратительно. Злой был страшно – меня без моего желания отымели, воспользовавшись невменяемым состоянием, – так думал тогда. Друга вызвал, доверенность ему на продажу квартиры написал, ушел в рейс, чтобы не встретить девчонку больше никогда. Но все эти тринадцать лет она словно рядом жила, нет-нет, да и думаю: как жизнь сложилась? Вышла замуж или нет? Есть ли дети? Счастливо живут или нет? Иногда всю ночь себя извожу, а что если бы? А вдруг это та самая пресловутая моя половинка? И не важно, что на двадцать лет моложе. Раньше думал – молодая, будет гулять, пока я в море. А потом насмотрелся на товарищей и их жен и понял, это не от возраста, от человека зависит. И чем больше думал о ней, тем больше мучился сомнениями: прав был, выставив ее за дверь? А любящая моя мама пожалела меня, скрыла, что девочка после этого случая в психиатрическую лечебницу попала по моей вине, конечно же. Потом и вовсе исчезла из города.

Перед смертью мне мать призналась. Думаю, это ее тоже мучило. Не упускала девчонку из вида. Адресок для меня сохранила.

Никто не освобождает нас от любви. Ничто не препятствует зарождению в нас ненависти. Я понял, что девочка любила меня. Самодовольного, уверенного в себе, взрослого, опытного в житейских делах мужика. Доверилась. А чем я лучше других? Чем заслужил ее любовь? И потом походя растоптал. А она ведь из таких женщин, я чувствовал это, почти наверняка знал, глядя на нее, которая будет бессознательно и добровольно поступаться своим «я» ради другого. По сути, я только теперь понял, что самое ценное в жизни человека – Любовь. То, что нас отличает от всего животного мира и делает людьми. Помню, в юности с друзьями смеялись над словами Блока: «Только влюбленный имеет право на звание Человека!»

А сегодня не смешно. Прав был Блок. Прав.

И еще понял – мы можем изменить все, пока живы, даже в последний день перед смертью можно успеть стать счастливым и сделать хоть на минуту счастливым другого. Или хотя бы попросить прощения.

– Ты прав. Сто раз прав, – поддержал Дима, слегка заплетающимся языком. – Великий Микеланджело, вдохновленный взаимной любовью Виттории, посвятил ей свои лучшие сонеты, образ ее во всех фресках и скульптурных аллегориях художника! Если бы моя Стрекоза хоть однажды сказала: «Люблю тебя!» даже если бы не словами, а как-то по-другому показала свою любовь… Я бы… Я бы такие картины создал! А она…

У нас с ней, точно, как в песне Макаревича: «Он рыдал, пил горький чай в час, когда она летала по ночам…»

Художник расчувствовался и вытер набежавшую нетрезвую слезу.

Игорь внимательно посмотрел на него.

– Ну, по последней, и мне пора! – неожиданно произнес он и, разлив по стаканам остатки второй бутылки, поднялся.

– Как пора? А приходил зачем? На охоту хотел или заказать что?

– Поговорить.

Дима в недоумении повел плечами. Гость протянул ему руку, крепко пожал и вышел со двора. Художник озадаченно смотрел в спину удаляющегося гостя, пока его очертания не растворились в густых ноябрьских сумерках.

Вернувшись с работы, Эля увидела в зале чужой плащ и поняла, что у Димы гости и, вероятно, сидят в беседке. Направилась туда, но не дошла, остановленная знакомым голосом из прошлого. Так и стояла в полуобморочном состоянии, прослушав весь конец их беседы, прижавшись к густой и влажной, пахнувшей смолой сосне, что художник посадил прошлой осенью.

Ей хотелось выйти из своего укрытия, прижаться к Игорю, обнять изо всех сил и не расставаться больше никогда. Сказать все, что не позволяла даже думать длинными бессонными ночами. Но как она может приблизиться к нему сегодняшняя? Как?

Проводив гостя до калитки, Дима в растерянных чувствах вернулся в дом, зашел в ванную, умылся, изучив свое отражение, снова пожал плечами и даже вслух произнес: «Странный мужик!» Войдя в зал, покачиваясь, навел резкость и заметил плащ Игоря, подхватив его, чертыхнулся, вышел на улицу и столкнулся с Элей: