Наследница трех клинков - Дарья Плещеева Страница 35

Но вопрос любовника, обычный вопрос воспитанного человека, вызвал раздражение: уж не намекает ли Дени, что она мало беспокоится о сыне? Да, беспокоится менее, чем дамы, которые загодя облачаются в траур и разъезжают по гостиным с постными рожами! Петруша молод и горяч, да ведь при нем – Громов, удержит от дурачеств…

Если бы сейчас возле кровати стоял Громов!

Неведомо, был бы он так же хорош, когда дошло бы до объятий. Но одно ясно: княгине и на ум бы не взбрело заподозрить преображенца в дурном поступке.

А этот, с его особым прищуром, с его крупным продолговатым лицом, с полным отрицанием канонов придворной мужской красоты во всей фигуре, умел внушить доверие одним прикосновением, одним медленным прикосновением…

– Я не отпущу тебя до самого утра, – сказала княгиня. В конце концов, мысли можно отложить и до более подходящего времени.

Окна были еще темными, когда она проснулась. Дени спал рядом и даже не шелохнулся, когда она осторожно выбралась из-под одеяла. Чепец во время постельных проказ слетел, она не стала его искать, накинула шлафрок и босиком, на цыпочках, вышла из спальни.

Девка, что дремала в кресле у дверей на случай, ежели понадобится, вскочила.

– Зажги свечу, – сказала ей шепотом княгиня. – И принеси свежий чепец.

В доме уже ходили слуги – истопники разносили охапки поленьев к печам, на поварне поспел завтрак для дворни. Выйдя на лестницу, княгиня окликнула дворецкого, который, кое-как одетый, отдавал распоряжения истопникам.

– Должны были прийти два человека, – сказала она. – Старший – немец, мне по плечо. Я с вечера велела их принять.

– Все сделано, матушка княгинюшка. Сидят в сенях, едят сладкие пироги, пьют кофей.

– Вели и мне туда кофею подать.

Бергман, увидев княгиню, встал, поднялся и его помощник – мужчина лет сорока, с такой корявой физиономией, что поневоле задумаешься: а не вытравлено ли с нее клеймо, что ставит палач?

– Сядь, не прыгай, – велела княгиня Бергману. – Подвинься-ка, я с тобой на скамье сяду, говорить буду тихо. Есть некий кавалер, он сейчас в моей спальне спит. Надобно узнать, не собрался ли он жениться. Тебе это нетрудно, а я хорошо заплачу, коли сыщутся доказательства. Приставь к нему хоть роту своих людей, да докопайся до правды.

– Благоволите назвать имя кавалера, – преспокойно сказал сыщик. Княгиня даже порадовалась – хорошо, что есть на свете люди, коих ничем не удивишь.

– Имя ему господин Фомин. Он через полчаса выйдет из калитки… Ивашка! Стой тут. Когда господа прочь пойдут, укажи им нашу калитку, что в проулке.

Лакей (непричесанный, в туфлях на босу ногу и в каком-то древнем кафтане вместо ливреи) низко поклонился и встал у стены, опустив руки и задрав подбородок. Другой, уже в чулках и в ливрее, принес поднос с серебряным кофейником, серебряной же чашкой и блюдцем, сливочником с горячими сливками и сухарницей, куда поместилось немало сухариков, печений и маленьких пирожков.

– Рад служить вашему сиятельству. Позвольте… – Бергман ловко расчистил место на маленьком круглом столе, взял у лакея поднос и поставил перед княгиней. Ей это понравилось – сейчас видно человека с хорошими манерами, невзирая на ремесло.

Княгиня отпила кофею с прекрасными сливками – найти в столице действительно хорошие сливки равноценно подвигу. Горячий напиток взбодрил ее и привел в прекрасное расположение духа. Она выполнила намеченное – теперь за Дени обеспечен надежный присмотр. И если он вздумал жениться на богатой дуре, чтобы больше не было нужды в подарках от старой любовницы, – тем хуже для него. Такое приключение вполне может завершиться в Сибири.

Догадливый Бергман знал, когда пора откланяться. Наградой стала протянутая рука княгини – не всякому позволялось ее поцеловать. Она считала себя дамой без предрассудков – коли сыщик ведет себя лучше иного кавалера, то сыщик и заслужил награду. А Бергман отлично понял бессловесное сообщение: будь умен, старый хитрец, и я о тебе позабочусь.

Когда сонный Ивашка увел сыщика с подручным, чтобы показать им калитку, княгиня встала и неторопливо пошла в спальню. Теперь можно было разбудить и выпроводить Дени.

По дороге велела комнатной девке взять поднос и отнести его в уборную комнату.

Что бы ни натворил милейший Дени, какие бы проказы ни затеял, а отпускать его без завтрака нехорошо.

Он спал, вольготно раскинувшись на кровати, и княгине стало жаль его будить. Она присела рядом и бездумно смотрела на неподвижное лицо, на разметавшиеся черные волосы, прямые, густые и упругие, как конская грива. Парикмахеру приходилось немало потрудиться над этой шевелюрой, чтобы уложить ее достойным образом, загнув по две букли по бокам, заплетя толстую косу, подвязав ее и изведя на все это полфунта рисовой душистой пудры. Тяжелые волосы плохо поддавались горячим щипцам, и княгиня подумала: надо присоветовать Дени загибать букли на отваре льняного семени, будут как железные.

– А никуда не денешься, жизненочек, – тихо сказала она. – А коли и женишься, то по моей воле. И не скоро!

И вдруг ее разобрал смех: что, коли Дени в истории с Катенькой Егуновой невинен, как грудной младенец? Что, коли это и впрямь проказы Наташи? То-то будет конфузу, когда все это дело откроется!

Но Авдотья сама виновата, подумала княгиня, Наташе уже двадцать второй год, коли не более, хватит ее держать при себе! Или замуж, или в девичью обитель, а в доме поселить ровесниц, немолодых вдов, с кем раскладывать пасьянсы и рукодельничать. Иначе это добром не кончится…

Особливо же не кончится добром, когда в дом привезут бедную Катеньку. Наташа – девка с норовом, и суета вокруг дуры будет ей – как ножом по сердцу. Богомолка-то богомолка, а чтобы быть такой упрямой молитвенницей и смиренницей – тоже немалый норов нужен.

Решив, что умозрительным путем до правды не докопаться, княгиня решила положиться в этом деле на волю Божью и не ломать голову, пока не явится Бергман с докладом. Она осторожно прилегла рядом с любовником и сама не заметила, как уснула.