Хранящие тепло - Елена Лагутина Страница 35

— Ей больше некуда звонить, — подтвердила его предположение Кристина. — Да я ведь и сама сколько раз ее об этом просила, настаивала. А теперь — уж и не знаю, стоило ли…

— Она сама попросила тебя уйти?

— Нет, — Кристина отрицательно покачала головой, — я просто не выдержала. Мне казалось… Знаешь, так глупо все это, но в какое-то мгновение я вдруг подумала, что если я сейчас уйду, если я перестану видеть это, то этого не будет. Не будет этой палаты, не будет Сашки со шрамами на лице. Ничего не будет. Может быть, зря я ушла?

Владимир молчал. Он знал, что на месте Кристины точно так же сбежал бы из палаты. Просто сбежал, не в силах присутствовать при том, что происходит. Но, может быть, на самом деле, было более разумно в данный момент оставить Сашу одну, не мешать ей своим присутствием? Может быть, одной ей будет легче? Может быть… а может быть, и нет. Если бы только знать.

— Послушай, Кристина, успокойся. Если хочешь, я вместо тебя сейчас поднимусь к Саше, помогу ей собраться, провожу до машины. Я сделаю все, что нужно. У меня хватит сил, я смогу. А ты, если хочешь, иди домой, и не переживай. Не переживай за Сашу, я сделаю все, что нужно. А ты отдохни, тебе ведь, в самом деле, нужно отдохнуть, ты устала. Прошу тебя, только… — его сбивчивый шепот оборвался на короткое мгновение. Кристина подняла на него глаза, и слова снова застряли у него в горле, как у шестнадцатилетнего мальчишки, впервые в жизни назначающего свидание девчонке-однокласснице. Но в ее глазах он увидел вопрос, напряженное ожидание и еще что-то, что нельзя было назвать словами. Он почувствовал, что Кристина ждет от него тех слов, которые он хочет ей сказать. И он сказал, с шумом выдохнув воздух из легких: — Только ты не уезжай, Кристина. Не уезжай, останься. Со мной…

Он сжал ее холодные пальцы в своих руках. Она как-то странно посмотрела на него и, вздохнув, молча отвернулась и снова скрылась в дверях больницы.

Денису начинало казаться, что самолет никогда не взлетит, что эта взлетная полоса будет длиться бесконечно, а стальная птица, напоминавшая ему сейчас скорее стальную гусеницу, так и будет ползти по земле, безуспешно пытаясь расправить крылья. Казалось, с того момента, как мотор наконец загудел и серый горизонт медленно поплыл перед глазами, прошла целая бесконечность.

Девушка в темно-синей отглаженной форме стюардессы смотрела на него вопросительно. Кажется, она задала ему вопрос — он слышал ее голос, но почему-то никак не мог уловить смысла слов, обращенных к нему. Натянутая и немного недоумевающая улыбка на ее лице уже начинала потухать.

— Пожалуйста, пристегните ремни. Таковы правила безопасности, — повторила она в третий раз, уже всерьез начиная опасаться, что судьба свела ее с сумасшедшим.

— Никогда не думал, — он медленно нащупал справа от себя кожаный ремень и потянул его вверх, — никогда не думал, что самолеты летают так медленно.

— Ну что Вы, — теперь ее улыбка стала немного более естественной, — через час будем на месте. Разве это долго?

Он смотрел на нее, почему-то не в силах отвести взгляда. Девушка немного смутилась — видимо, подумала, что этот парень на самом деле слишком пристально ее разглядывает. Она понятия не имела о том, что для него она — просто точка в пространстве, точка, остановившая взгляд, не более того.

— Никогда не думал, — снова услышала она его голос из-за спины и, не обернувшись, скрылась в кабине экипажа. Он перевел взгляд в иллюминатор и увидел под собой крыши домов. Самолет взлетел, и, если ничего не случится, через час, возможно, чуть больше, — черт бы побрал эту взлетную полосу, по которой нельзя бежать сломя голову — ему все же придется дождаться автобуса, который перевезет его через поле, ему придется дождаться своей очереди в багажном отделении. Может быть, плюнуть на эти сумки с барахлом? Плюнуть на правила безопасности и все же попытаться перебежать летное поле? Едва ли ему позволят это сделать. Едва ли кто-то его поймет.

Он прикрыл глаза. Равномерный шум двигателя не успокаивал, как это обычно бывало во время перелетов. В голове все смешалось, одна мысль, появившись, таяла, подгоняемая другой, такой же смутной и непонятной. Так они неслись, перегоняя друг друга, как в лихорадке. Мысленные образы сменяли один другой. Недоумение в глазах старшего тренера, голос Саши, стюардесса в самолете, снова голос Саши, ее лицо…

Это было непостижимо, неподвластно уму. С того момента, как он впервые услышал ее голос по телефону, он, как ни старался, так ни разу и не смог восстановить в памяти ее лица. Он хотел лететь обратно еще в тот день, когда она, изо всех сил пытаясь убедить его, что ничего страшного не случилось, так и не смогла достичь результата. Простое растяжение было не смертельным, Денис много раз получал во время тренировок подобную травму. Пары фраз, произнесенных Сашей, было достаточно, чтобы он отчетливо понял: она лжет. Она просто обманывает его, или, во всяком случае, говорит только лишь малую часть правды. Он молчал, покорно дожидаясь, когда она доведет свою речь до конца. Он сделал вид, что поверил ей, просто потому, что почувствовал — она этого хочет. Больше всего на свете хочет, чтобы он ей поверил. И только потом, прежде чем попрощаться, он спросил у нее, хочет ли она, чтобы он приехал к ней. Прямо сейчас, через пару часов. И он бы приехал, прилетел к ней, если бы только она сказала «да».

Этот разговор был странным, каким-то двухслойным. Они говорили одно, но думали и чувствовали совершенно другое. Привычные значения слов и их сочетаний в нем утратились практически полностью. Саша лгала, но в то же время как будто и не пыталась скрыть того, что говорит неправду. Денис сделал вид, что поверил в эту ложь, но он прекрасно знал и то, что Саша догадалась об этом. Он знал, что случилось что-то плохое, похуже растяжения связок. Но он понял и то, что сейчас не время. Она просила его подождать — вот то единственное, что он понял из разговора совершенно отчетливо, то единственное, в чем не сомневался ни минуты. Единственное, что было правдой. Все остальное было лишь словами либо лишенными смысла, либо имевшими какой-то неведомый, скрытый и совершенно несвойственный смысл. Денис знал и твердо помнил только то, что она просила его подождать. Она не хотела, чтобы он возвращался. Пока — не хотела. И он, собравшись, попрощался с ней — тепло и ласково, как обычно, и принялся ждать. Ждать ее разрешения, ждать пропуска в новый этап своей жизни, который мог получить только от нее.

Дни проходили за днями, а Саша не звонила. Не звонила и не появлялась в его памяти. Только изредка, лишь на короткое мгновение, ее черты снова вырисовывались перед глазами ярко и отчетливо. В такие моменты Денис поначалу чувствовал радость, но со временем, убедившись в том, что Саша, появившись, снова исчезает, подобно миражу, стал даже бояться этих видений. Они поражали его своей убийственной четкостью, которая длилась всего лишь доли секунды, а потом словно набегающая на берег волна прилива снова смывала Сашины черты, и все начиналось сначала.

Тренер просто поражался ему. Еще никогда в жизни, за десять с лишним лет работы, он не видел, чтобы Денис так работал во время тренировок. Однажды он даже всерьез спросил его о допинге. Денис только нахмурился в ответ и ничего не сказал. Возможно, это и был допинг — простая необходимость физических движений, изматывающих, изнуряющих так, чтобы не осталось сил думать, чувствовать, помнить. Хотя элементарного смысла в этих движениях порой было недостаточно — за прошедшие дни Денис не сделал практически ни одного грамотного шага на поле, ни одной более-менее обдуманной подачи. Он просто носился по полю, стараясь загнать себя, измучить, лишить сил. Так было проще и быстрее уснуть — потом, после того, как шум трибун стихнет и он останется один в гостиничном номере, наедине с притихшим телефонным аппаратом.