Что мне делать без тебя? - Ирина Лобановская Страница 35

Позади прощание с Эммой и Семеном будто бы только на рождественские каникулы, а на самом деле — навсегда… Позади — брошенная на произвол судьбы школа, Глеб, Олеся, Джангировы… И теперь уже совершенно безразлично, что ждет его в Европе, как он устроится в Германии, чем будет жить и заниматься…

Малахов стоял, прислушиваясь и привыкая к неровной, неритмичной, слишком громкой мелодии, привязавшейся к сердцу. Еще одно Рождество, последнее на этой проклятой московской земле, где он ничего для себя не нашел. Теперь он сможет наконец остаться наедине со своей душой, которой давно не владел. Чувство к Олесе было сильнее его, потому что росло с каждым днем, незаметно становилось огромным, а Валерий совсем не менялся. Он словно остановился рядом с Олесей и с тревогой следил за нею. И чем дальше уходила она от него, тем оказывалась нужнее. Что он сделал для нее? Что он должен был сделать? И что он знал о ней? Да ничего… Поэтому ждал необыкновенного и надеялся на лучшее… Почему он не мог жить спокойно и безмятежно, как учил Глеб?..

Вчера директор заехал к поэту попрощаться. Вот без кого Малахову будет плохо в Европе… Глеб встретил Валерия с искренней радостью. Юрате была прелестна в шелестящем, серебряном платье. Тонкие ручки, которые она явно не знала, куда деть, неловко свисали по бокам.

— Знакомься, Валерий, — пророкотал поэт. — Моя новая пассия. Вся состоит из уступов, поэтому постоянно мне уступает и уступает. — Глеб хохотнул, довольный примитивным каламбуром. Юрате, не очень хорошо понимавшая тонкости русского языка, вежливо улыбнулась. — Когда ты вернешься? Я почему-то не люблю расставаться с тобой надолго.

"Никогда", — хотел ответить Валерий и пробубнил: — Скоро… Самое большее — дней через десять. Юрате пока тут тебя будет развлекать.

Новая пассия опять вежливо улыбнулась.

— Ну, это уж само собой разумеется! — пробасил поэт. — Попробовала бы она меня не развлечь! А почему моя старшая дочь совсем забыла своего любимого старого папочку? Ты ведь, наверное, видишься с ней? Что там происходит?

Малахов помрачнел.

— Да, в общем, ничего. В школе все хорошо. Полина здорова.

— А ты здоров? — поинтересовался Глеб, пристально вглядываясь в лицо лживого директора. — При чем тут Полина? Я спрашивал не о ней. Что случилось у вас с Олесей?

— Ледниковый период в отношениях, — неловко пошутил Малахов. — На Земле бывает не так уж редко. Но ведь ты темнишь и напрасно притворяешься Незнайкой! Разве ты не видел красивого мальчика у ее дверей?

— У ее дверей — да, — согласился поэт. — Но не в ее квартире. Тут есть некоторые нюансы. Или это уже произошло?

— Произошло, — нехотя, через силу подтвердил Валерий. — И не вчера. Поэтому Олеся старается тебя избегать. Делиться новостью ей, видно, не очень хочется. А я часто вспоминаю твои стихи. Знаменитый цикл о женщинах. Там было о красоте… Немного подзабыл начало… Как-то так:

…И вот тогда

Рождает боль душа однажды ночью.

Бьет сердце, бьет во все колокола,

Ломается улыбка, гнутся плечи,

То тишиной, то грязью боль залечена,

Забыта в разных мелочных делах…

Ты до сих пор еще не поняла?

Мальчишкам требуются женщины,

Еще не души, но тела.

Поэт невесело закончил:

— Но кто-то вздумал злобно пошутить

И спрятал красоту на карнавале.

Совсем не там, где вы ее искали,

Под маской дай вам Бог ее найти!

Не понимая тонкостей русского языка, Юрате снова довольно неуместно улыбнулась.

— Значит, тот темноглазый мальчик, — медленно произнес Глеб. — Ну что ж, это ее личное дело… Вот только что она сама ищет в данном случае? Я бы с удовольствием взял Полину к себе, но Олеся вряд ли позволит. И потом, мои молодые девчонки способны только баловать и закармливать сладостями, когда требуется совсем другое. Знаешь, Валерий, Полина становится очень похожа на свою бабушку, и мне страшно. Олеся пока совершенно ничего не замечает, она вообще не слишком внимательна к ребенку. А проявится болезнь немного позже, через несколько лет, когда у девочки начнется переходный возраст. Может случиться беда… Я со страхом жду этого.

Валерий удивился.

— Мне кажется, ты рановато делаешь выводы. Полина еще мала, и все может измениться.

— Может, но не изменится, — невесело сказал Витковский. — Поля пойдет Асиным путем…

Малахов вспомнил всегда рассеянный и размытый взгляд Полины.

— Да, пожалуй… И эта ее страсть к рисованию… Хотя все равно предсказывать рано.

Глеб вздохнул. Он редко вспоминал Асю, но подраставшая Полина все настойчивее и настойчивее напоминала ему о первой жене.

Витковский когда-то нашел ее возле дохлого фонтана в ГУМе. Когда Глеб подошел к фонтану, Ася уже стояла там. И ждала она, конечно, юного поэта, что было совершенно очевидно. Ведь недаром на весь ГУМ просили "встречаться у фонтана". Она глядела на хиленькие струйки и о чем-то думала. Глеб молча застыл рядом. Так они долго стояли и смотрели: Ася — на фонтан, а Глеб — на нее. Потом она спросила, не поворачивая головы:

— Не надоело?

— И никогда не надоест! — ответил юный поэт.

Это была почти романтическая история. Он начал посвящать Асе стихи. Она казалась ему существом, нечаянно спустившимся ненадолго из иных миров, куда торопится поскорее вернуться. Он хотел задержать ее возле себя хоть на мгновение. И никогда не смог бы этого сделать, если бы не показался Асе беспомощным и беззащитным, каким часто обманчиво кажется мужчина в очках. Толстые стекла и напряженно прищуренные глаза придавали Глебу вид слабого, тонкокожего, болезненно ранимого. Вдобавок он оказался поэтом, и, узнав о его занятии, Ася твердо уверилась в безошибочности и правильности своей оценки.

Глеб привык очаровывать на ходу. Он знал, что не очень любит Асю, но тонко оценил ее и видел произведенное им впечатление — слишком сильное, сильнее, чем у других. Он хотел подольше видеть восхищение в светлых глазах, подольше удержать возле себя чужую любовь.

Ася была мягкой, тихой, незаметной, точно такой, какой потом оказалась ее единственная внучка. Жена с головой погрузилась в семейные дела и сделала это без всякого сожаления. В семье Витковских главной стала невидная, никем не замечаемая домашняя Ася, главной всегда и во всем, даже в поэзии Глеба. Взбешенный, измотанный, возвращаясь вечерами домой и бросаясь к ней изливать гнев, боль и обиду за неудачи, он чувствовал, как его злоба и взвинченность тонут, растворяются без следа в кротости Аси, в ее неумении и нежелании тоже взорваться в ответ, завестись, упрекнуть… Разве не в чем его было упрекнуть? И кто же в действительности тогда растворялся: Ася в нем или он в Асе?

В то время он завоевывал мир, а Ася терпеливо поджидала его долгими вечерами на кухне. Не ложилась без него спать, когда бы он ни вернулся. Потому что поздно вечером, иногда за полночь, Глебу необходимо было сесть напротив Аси и неторопливо рассказать ей о своих делах, удачах и провалах, все заново вспомнить и пережить вместе с ней, и услышать, что она скажет. Ее мнение всегда оставалось для Глеба единственной точной оценкой человеческих отношений и его собственного поведения среди вечных раздоров, непонимания и смуты. Это была его лакмусовая бумажка. Он сам себе ее нашел — одну и на всю жизнь.