Поцелуев мост - Галина Врублевская Страница 35

Стол крепче стоит на четырех ногах. Нам бы надежного мужчину. Если бы Матвей захотел вникнуть в мои проблемы! Увы, характер не тот. Когда я пожаловалась ему на самовольство Гальчика с палаткой Дениса, он не осудил девочку. Сказал, что ее горячность и поспешность от молодости и что от торговли телефонами нам было только лишнее беспокойство. В галерею заходят все, кому не лень, несут на обуви снег, грязь. Из-за этого и уборщицы у нас не держатся. Уже третья за полгода сменилась.

– Что же, Гальчику ее самовольство с рук спустить?

– Можешь скинуть процент-другой с премии, и дело с концом.

– А если она и впредь будет поперек моих указаний идти?

– Когда ослушается, тогда и загружай голову. Всего не предусмотришь. Между прочим, я завтра на работу выхожу. Коровец приказал мне сидеть на входе, рядом с собой положив костыль.

– Какой костыль? Ничего не пойму. У тебя с ногами проблемы?

– Да нет. Но Толик решил, что так возрастет поток благотворительных взносов. Он и десантную форму обещал мне выдать.

– Значит, инвалида изображать будешь. Не стыдно тебе, Матвей? – Кажется, я впервые рассердилась на своего друга.

– Мне было бы стыдно, если бы я для себя деньги собирал. А для стариков не стыдно. Нормалисты ведь эти деньги нуждающимся возвратят. Круговорот воды в природе. Да и с философской точки зрения любопытно ощутить себя в этой роли!

* * *

Начинающий политик Коровец решил с толком использовать своего артиста-инвалида. Матвей сидел на видном месте, при входе в зал нормалистов, – то ли охранник, то ли нищий на паперти. Вместо блюдца для мелочи на столе перед Матвеем возвышался прозрачный пластмассовый куб с прорезью в крышке. Это была урна для сбора средств в пользу кандидата в муниципальные органы Анатолия Ивановича Коровца. Проиграв выборы в Госдуму, он рассчитывал взять реванш на местных выборах. Они были назначены одновременно с выборами президента на март.

Матвея мало печалило его двусмысленное положение. Он, пожалуй, находил удовлетворение в своем, теперь абсолютно униженном, положении. Согласно его философии, насколько я сумела понять, низ и верх взаимно связаны. Чем ниже положение человека в материальном мире, тем к более высоким вершинам стремится его дух. Кроме того, косвенно он проверял и мои чувства. Смогу ли я публично выдержать незавидное положение подруги сборщика милостыни, не испугаюсь ли общественного презрения. Однако не так уж велика разница между прежней работой Матвея и нынешней. Просто теперь он оказался на виду. Нет, я не стыдилась Матвея и не боялась кривотолков.

* * *

В галерее продолжал действовать бесплатный кружок эстетического воспитания для детей. Я по-прежнему вела его по субботам. Причем за Лизонькой в интернат я теперь заезжала сама и сама отвозила ее назад. Немало времени она проводила и у нас с Матвеем дома. Девочка, как многие детдомовские воспитанники, была с хитрецой. Она по собственной инициативе стала называть меня мамой, бросалась на шею, обнимала, целовала и тут же оборачивалась ужасной злюкой, если ей что-либо не по нраву. Тогда она надувала свои пухлые губки, зло щипала меня или выкрикивала грубые ругательства. Матвей прежде почти никогда не ругал девочку и, разумеется, не бил. Но в последнее время он стал раздражителен – волновался за меня. Однажды я дала Лизе в руки веник и попросила подмести пол. Помню, моя дочка в возрасте Лизоньки делала это весьма охотно. Но Лиза упала на пол, брыкая ногами, и заверещала, как поросенок. Матвей не выдержал крика и дал девочке чувствительный подзатыльник – впервые я видела его таким разгневанным. Визг ребенка сверлил нам уши. Лиза одна дала бы фору группе детсада. Матвей вышел из комнаты, увлекая меня за собой. «Пусть успокоится, при зрителях она никогда не затихнет». Мы удалились на кухню. Вскоре визг действительно затих. Я хотела вернуться в комнату, но, выйдя в прихожую, обнаружила широко распахнутую дверь на лестницу. Я встревоженно бросилась в комнату. Догадка моя подтвердилась – Лизы и след простыл. Все ясно – девчонка убежала. Ее замызганное детдомовское пальтишко тоже исчезло с вешалки. Заодно девочка прихватила и мою сумочку с деньгами, документами и ключами.

Я выбежала во двор. Лизы поблизости не было. Я вернулась в квартиру, надела шубу, сунула в карман какие-то рубли и вновь устремилась на поиски. Однако ни дети, играющие во дворе, ни бабушки на скамейке не заметили пробежавшей девчонки. Не было ее следов и в соседних дворах.

Девочку нашли на вокзале на третий день. Милиция вновь водворила ее в интернат. Но сумка моя пропала безвозвратно вместе с ее содержимым. Пришлось срочно менять замки в квартире – в пропавшем паспорте были все данные обо мне и месте моего проживания. А в интернате я получила от директрисы выговор. Та сетовала, что рискует должностью из-за нашей с Матвеем беспечности и больше девочку отпускать к нам не будет – не имеет права. Увидев меня в вестибюле интерната, Лизонька кинулась ко мне со словами «Мама, мамочка, я больше не буду убегать! Возьмите меня с папой к себе в гости». У меня навернулись слезы на глаза, но поделать я ничего не могла: официально прав на девочку у нас с Матвеем не было. Директриса приказала няне увести плачущего ребенка в игровые комнаты.

Мы были разлучены с Лизой на неопределенный срок. У меня было двойственное чувство: я успела привязаться к этому ребенку и устать от него. Дети, даже родные, требуют адского терпения, и родители в отношении своих чад обычно находят его. Но терпеть выходки чужого ребенка гораздо труднее. Душа не лежала к этой девочке, чувствовать Лизу дочкой я не могла. Однако Матвей привязался к ней, как к родной. Он сильно тосковал по Лизе, корил себя за горячность и продолжал навещать девочку в интернате.

* * *

Оформлять новый паспорт взамен утерянного мне не пришлось. Вскоре после пропажи сумки Коровец отдал мне документ прямо в руки.

Я спросила, как он к нему попал. Коровец охотно поведал, что паспорт принесла какая-то женщина. Она нашла его на улице, на снегу, недалеко от нашего особняка. В паспорте лежала визитка с адресом галереи, и сюда было ближе, чем до моего дома. Перед входом женщина наткнулась на директора нормалистов, а он обещал передать паспорт мне. К сожалению, замотался с делами и вернул мне его не сразу, а спустя несколько дней. Однако ничего страшного в этом не было. Пока я искала девочку, о паспорте не думалось. Маленькое чудо с находкой документа подняло мне настроение. Я поблагодарила Коровца. Он пожал плечами, мол, не за что.

Досадный случай с девочкой постепенно изгладился из моей памяти. Заметных трений в нашу с Матвеем жизнь он не внес. Мы жили мирно и спокойно. Матвей пребывал у меня на всем готовом, как студент в родительском доме, тратя свой крошечный заработок-стипендию на курево и пиво. Курить он так и не бросил, а потому постоянное легкое кхеканье – характерный кашель курильщика – было своеобразным музыкальным оформлением всех наших разговоров. Но малыми доходами и ограничивалось сходство Матвея со студентом. Юный иждивенец редко ценит самоотверженность родителей, помогающих ему. Еще реже возвращает им внимание и любовь. Студент устремлен во внешний мир – к Девушкам, компьютерам, дискотекам. Для Матвея всем миром была я. Он одаривал меня тем, чего не купишь ни за какие деньги, – теплотой и заботой. И нас обоих мало беспокоило наше материальное неравенство. Я никогда не попрекала Матвея, не кичилась своим состоянием, а Матвей не комплексовал по поводу своего безденежья. И если Матвей варил суп, управлялся со стиральной машиной, то вовсе не потому, что отрабатывал свое пребывание в моем доме. Ему нравилось заниматься хозяйством. Чистоту и блеск на сантехнику наводила приходящая дважды в неделю работница.