Запретный плод - Эмма Холли Страница 35

Как только Фред пришел в себя, Дженкинс быстро наложил ему на ногу шину, и слуги переложили виконта на носилки. Прежде чем его подняли, Фред дотянулся рукой до Эдварда и схватил за запястье:

– Позаботься о лошади. Мой жеребец доверяет тебе. Пусть перед смертью он видит лицо друга.

– Не беспокойся, – ответил граф.

К его удивлению, Флоренс не последовала за носилками.

– Я останусь с тобой, – твердо сказала она.

– Со мной?

Она бросила взгляд на лакея с ружьем и понизила голос, словно опасаясь, что ее услышат:

– Я ошибалась в тебе, Эдвард. Мне не следовало думать, что ты жестокий человек. Мне кажется, ты очень переживаешь случившееся. Я хочу удостовериться, что ты в порядке. Я беспокоюсь за тебя.

Граф открыл рот и снова закрыл его. Он хотел сказать, что только ее слова удержали его от несправедливого выговора брату, что он не из тех, о ком нужно беспокоиться, что Фреду куда больше требуется поддержка, чем ему. Она всего лишь женщина, а женщина не должна видеть, как пристреливают раненую лошадь. Вместо этого Эдвард посмотрел ей прямо в глаза и прочел в них твердое желание остаться.

– Если ты так хочешь, – просто сказал граф. Он надеялся, что слова прозвучат спокойно, но голос был низким и странно взволнованным. Он резко обернулся к лошади и поднял ружье. Жеребец смотрел доверчиво, но Эдварду показалось, что он понимает, что его ждет. Горло снова перехватило.

– Шаг назад, – бросил он хрипло. – Не хочу, чтобы тебя забрызгало.

Флоренс что-то пискнула за спиной. Он не хотел оборачиваться, но сделал это. Найдя ее глаза, он устало посмотрел в них, и Флоренс увидела, как исказилось его лицо. Словно он всем сердцем хотел дотянуться до нее, но не мог.

«Ты должна принадлежать мне, – подумал он обреченно. – Только я могу сделать тебя счастливой».

Эдвард отвернулся и сжал губы. Это было так же невозможно, как достать рукой до неба. Глядя жеребцу прямо в глаза, граф спустил курок.

Выстрел чуть откинул его назад, а лошадь уже была мертва. Животное даже не вздрогнуло, и только лужа крови растеклась под головой. Когда Эдвард опустил ружье, руки его тряслись. Он не стал противиться, когда Флоренс потянула его за собой прочь.

До дома они не дошли. Чем больше они удалялись от коня, тем бледнее становилось лицо Эдварда. Только беспокойство за брата заставляло его передвигать ноги. Флоренс подставила плечо, чтобы помочь ему, но тяжесть была слишком велика, и Эдвард остановился. Он махнул рукой в направлении старого дуба, в тени которого стояла грубая деревянная скамейка, вросшая разномастными ножками в землю.

– Думаю, мне лучше присесть, чтобы прийти в себя, – пояснил граф. – В любом случае мой вид не ободрит Фреда. Ему не стоит видеть меня таким слабым.

Добравшись до скамьи, Эдвард тяжело опустился на деревянные доски и откинулся назад, прислонившись к шершавой дубовой коре. Флоренс присела рядом, с беспокойством вглядываясь ему в лицо, затем торопливо сняла перчатки и расстегнула пуговицу воротника на рубашке графа. Эдвард перевел на нее растерянный и усталый взгляд.

– Сейчас тебе станет лучше. – Девушка положила ладонь ему на затылок. – Дыши глубже.

Она понимала, что Эдварда гнетет его неожиданная слабость. Он не мог позволить себе встретиться с братом, пока не придет в себя и не обретет обычное хладнокровие. Точно так же она понимала, что Фреда состояние графа не заставило бы презирать его, потому что старший брат для него прежде всего человек. Не в силах объяснить это, Флоренс следила, как краски возвращаются на лицо Эдварда.

– Отец никогда не позволял себе подобных слабостей. – Он смотрел вдаль. – В подобных обстоятельствах он спокойно разобрался бы с лошадью и приказал подать ленч.

– Прости, что не смеюсь над твоей шуткой, – хмыкнула Флоренс. – Я промолчу насчет характера твоего отца, которым ты так восхищаешься. Но ведь дело не только в лошади?

– Нет, не только в лошади, – кивнул Эдвард. Выпрямившись, он закрыл глаза. Солнечные зайчики, проникавшие сквозь листву, плясали на его лице. Вид у него был усталый и беззащитный. Флоренс так захотелось обнять его, что пришлось сжать пальцами деревянную скамью, чтобы не броситься к нему на грудь. Какое счастье, что он не видит ее сейчас, подумала Флоренс, краснея, иначе он мог бы прочесть в ее лице откровенное желание! Она сидела, боясь шелохнуться, не в силах сказать ни слова и так же не в силах подняться и уйти.

Эдвард вздохнул и поправил на пальце отцовское кольцо. Рубин сверкнул красноватыми зайчиками.

– Я всегда мог найти с отцом общий язык... в отличие от Фреда. Отец уважал меня. – Слова прозвучали горько.

Флоренс наконец подняла глаза на Эдварда. Тот вглядывался в зеленое море травы, сбегавшее с холмов и достигавшее их ног.

– И что в этом ужасного?

Граф усмехнулся.

– Отец подарил мне первую лошадь, когда мне было девять. Он позволил мне кататься на ней, когда я пожелаю, даже без сопровождения грума. Привилегия, которой никогда не удостоился Фредди. Только когда умер отец – Фреду тогда исполнилось двенадцать, – все изменилось. В представлении отца он всегда в чем-то не дотягивал до меня: был слишком мягким и уступчивым – отец звал его маменькиным сыночком. Впрочем, так и было. Наша мать, – Эдвард потер переносицу, – была натурой утонченной, ласковой и доброй. Ее легко было расстроить и довести до слез. Мне кажется, ей всегда не хватало любви. Отец был слишком холодным и расчетливым, чтобы понимать это. Поэтому она так сблизилась с Фредом – его любовь была безусловной и заботливой. Возможно, без его любви мать завяла бы и состарилась гораздо раньше. Отец никогда не вникал в подобные тонкости – для него младший сын оставался слабаком. Поэтому Фреду приходилось ночами красть лошадей из конюшни, если он хотел покататься. Нарушая запрет, он рисковал быть наказанным.

– Хочешь сказать, что, если бы отец подарил ему лошадь, он лучше бы держался в седле и сегодняшней беды не произошло бы?

– Нет, не это. На самом деле Фред прирожденный наездник. Куда лучше, чем я, сказать по правде. – Эдвард обернулся к Флоренс и осторожно убрал завиток волос, выбившийся из прически. – Пожалуй, я просто пытаюсь тебе исповедаться. Дело в том, что мне это нравилось.

Прикосновение сбило Флоренс с мысли. Она сидела тихо, как мышка, в то время как палец Эдварда коснулся ее губ и проследил их линию. У него было такое отсутствующее выражение лица, словно он сам не замечал того, что делает. Так ли это было на самом деле?

Лишь когда он убрал руку, Флоренс пришла в себя.

– Тебе нравилось? Что именно?

– Быть первым. Быть любимчиком отца.

– Что в этом странного? Ты же был всего лишь ребенком.

– Сложно сказать. Порой я думаю, что это неправильно. Но он мне нравился, понимаешь, пусть он и был жестоким ублюдком. Мне все равно требовалось его одобрение.