Западня, или Исповедь девственницы - Ксения Васильева Страница 34

А патлатая приказывала:

— Давай малость тяпнем и поговорим. — Налила рюмки, Катька поняла, что «тяпнуть» — это выпить, и выпила, без удовольствия — кисло и противно!

Лизка же болтала, как нанятая:

— Я сразу поняла, что твой папаша за водкой пошел, но куда пропал? Знакомые у вас тут, что ли?

Катька закручинилась. Девка эта, Лизка, непонятная, и говорит все с вывертом, Катьке ее не догнать. Молчать, выходит, тоже нельзя, а что говорить? И папка не идет! У Лерки этой пьет, наверное…

Лизка этот испуг приметила:

— Ладно, не боись, дурочка, ничего я тебе не сделаю. — Помолчала и добавила: — Пока. Вы откуда приехали, я забыла?..

Катька знала, как надо отвечать, но слово, название, вылетело у нее из головы — из-за вина, Лизки этой, страха… и она молчала. Тогда Лизка сказала:

— Ладно, я знаю — из Костромы, — и уставилась на Катьку, как змей. Катьке подумалось, вроде бы не из Костромы, но что не из Супонево, она знала точно. Раз эта окаянная Лизка говорит, значит, так оно и есть.

И Катька мотнула молча — опять же! — головой.

Лизка прямо покатилась от хохота:

— Ой, — орала она, — ой! Не знаешь, откуда, не знаешь! Врете вы все! Я это сразу про вас с папашкой поняла! Брехаловка!

И тут Катька, не выдержав, заревела, зарыдала, завыла, как она умела, из-за того, что обвела ее вокруг пальца эта девка и что она и впрямь не помнит, откуда они приехали, и главное — папаня отправит ее в Супонево и не даст посмотреть на братика.

Лизка опешила от этого утробного горестного воя. Она подошла к Катьке, дернула за рукав:

— Слушай, ты, придурочная, чего ревешь? Да наплевать мне, откуда вы приехали! Я просто так, для развлечения! Скучно…

Но Катька уже приходила в себя, то есть, конечно, не приходила, но старалась изо всех сил прекратить рев — боялась отца и Лерки. Но пуще — Лизки, та просто загоняла Катьку в угол, и она не могла понять, что и как ей делать, что и как отвечать.

Что было бы дальше, неизвестно, но из сада раздался зов Инны:

— Ли-иза! — В ночи он был особенно отчетлив и странен…

А Лизка подхватилась, прошептала быстро:

— Я скажу, что у вас была, ты и твой отец — дома, ага? — и убежала, оставив на столе и бутылку, и сигареты, и зажигалку. У Катьки не было сил после этого гостеванья, но она все же стащилась со стула, спрятала бутылку и остальное себе под матрац, в раскладушку, которую уже приготовила ко сну.

Вскоре пришел отец — вдугаря. Еле вошел в дверь и повалился на тахту не раздеваясь. Катька умирала от ужаса — их завтра же прогонят! Ладно — прогонят, век бы тут всех не видать! Но братик!

И Катьке впору снова начать было реветь, но она сдержалась. Страшно. Мамка далеко, в Супонево, где все привычно и понятно, а они здесь…

Вздохнув, она посмотрела на пьяного отца — ну зачем он так? Ведь увидят завтра, что он с похмела… Болела душой за отца Катька.

* * *

С утра уже Санек по приказу хозяйки валил засохшую сосну, рубил, пилил с Катюхой, колол — для печки немецкой на кухне нужны были дрова. Алиса, конечно, заметила, что он с похмелья, но ничего не сказала, а нагрузила его, как могла, верно решив, что если он все сделает, то ей заботы мало — будет он пить по вечерам или нет. Лишь бы с утра работал.

А Санек, матерясь и проклиная всех на свете, а пуще Марью и Лерку и, конечно, Алису, работал до черных кошмариков в глазах, и когда их с Катюхой (которая мыла полы в другом доме для гостей) позвали обедать, то Санек сказал, что Катюха обед сготовила и они будут есть там.

Хотя Катюха никакого обеда не готовила, естественно, но сварили картошку, заправили тушенкой и поели, потом еще налупились хлеба с колбасой от пуза. Там и не поешь ведь в радость.

После еды Санек завалился на тахту, поставил рядом на пол бутылку, банку с шпротами и чувствовал себя на седьмом небе: пей — не хочу, никто слова не скажет. Впереди — огроменные бабки. Сейчас у него свой дом, хоть на полу валяйся. Век бы так жить! А может, еще и будет такое?.. И тут Катька прервала его сладкие мечты:

— Папк, — сказала она шепотом, — а чего ты братика вовсе не любишь?

Санек обозлился — вот дался он! Вечно встрянет не в склад.

Он сел на тахте, налил стаканчик, выпил, крякнул, закусил и наставительно ответил:

— А чего мне его любить? Ты сама-то сообрази! Я его не видел никогда! И знать не знаю, и знать не хочу. — Он покачал головой. — Ну, дуб мореный, ну, дура выросла! Откудова ей, этой лю-юбви, как ты говоришь, взяться? С какого дерева спрыгнуть? — Он внимательно посмотрел на Катьку — та сидела, опустив голову, сжав руки на коленях, — ни дать ни взять монашка! Неуж из его пьянок такая получилась? Да врут те врачи! Просто трехнутая — бывают же такие, вот теперь на его голову такая взялась!

Катька сказала:

— Так ты только из-за денег с ним видаться хочешь? Значит, мы тут только из-за денег? — и Катька взглянула на него вдруг ставшими большими глазами, полными слез.

«Тьфу ты, зараза! — подумал Санек. — Ведь реветь начнет. Этого не хватало!» И Санек стал выкручиваться, как умел, трудно ему было, и хмель уже все застлал своим теплым одеялом.

— Да ты, Катька, перестань. Чего ты? Это я счас так, а увижу — все и всколыхнется, сын ведь… Мать у него — баба поганая! Ты ее стерегись! Она сюда приедет, из-за границы, вся из себя! Она что хошь сделает! Всегда такая была… Может, и Сандрик в нее пошел? И его стерегись, Катюх… — Вдруг пришла ему в голову мысль, что Катька ничего не знает, не понимает и сдуру может к этому Сандрику кинуться как к родному, она ведь простая — проще некуда! И он наказал строго: — Без меня к нему не подходи. Поняла? Я вот с ним переговорю, тогда… Поняла, Катюха? — Она вроде бы кивнула.

Санек продолжал поучать:

— Деньги… Конечно, деньги! А как же? Вон, смотри, как они живут? А как мы живем? Как мать на ферме ломит? Думаешь, мне, что, легко? — Саньку стало себя ужасно жаль, и голос его задрожал. — Я, может, и пью с этого! А с чего же? С жизни такой! — Он уже говорил навзрыд. — Они не обеднеют от того, что дадут нам маленько, отстегнут от своих мильонов! Вспомни, Катюх, как баушка Марья зеленые отслюнивала? Ей дать двести зеленых — ничего! А мы на них сколько жили?

Санек устал от такой длинной речи и уснул, не раздевшись, не спрятав бутылку… Катька, хлюпая носом от жалости, стащила с него валенки, прикрыла одеялом, поставила в холодильник остатки водки, потушила свет и села у оконца — мечтать о встрече с братцем и теперь еще жалеть отца. Она вдруг подумала, что это все Лерка отца подговорила и подучила, сам бы он не стал… Ненавидеть Катька не умела, но вот к Лерке испытывала что-то близкое к ненависти.

А на большой даче шел званый ужин. Приехала Светлана Кузьминична, и это всех взбодрило — кого как. Игорь захорохорился — как же, она, Светлана, знала его послом, молодым деятельным мужчиной, ее муж был подчиненным — и это согрело Игоря, будто снова вернулись те годы.