Гусарский монастырь - Сергей Минцлов Страница 34

— Я с удовольствием помогу… Все, что прикажете.

— Я передам Людмиле Марковне…

— Очень буду рад, пожалуйста…

Леня поклонилась ему и хотела уйти, но Светицкий поспешил подать ей руку; девушка протянула свою, и он крепко пожал ее худенькие пальцы.

— Так, пожалуйста, не стесняйтесь, все, что могу!…

Леня приветливо улыбнулась ему и подошла к наблюдавшей за ними Пентауровой, а Светицкий, радостный и сияющий, чуть не вприпрыжку поспешил к выходу.

На следующее утро состоялся торжественный вынос тела: похороны должны были произойти в Баграмове, и гроб, провожаемый толпой народа, запрудившей весь двор, был установлен на черные дроги, и траурный поезд двинулся в путь.

Поезд был невелик — всего из десятка экипажей, в которых разместились желавшие проводить покойника до могилы, а главным образом повидать Баграмово и отведать поминального обеда.

Разумеется, в числе их была на правах старого друга дома Марья Михайловна с семьей, Арефий Петрович, Заводчиков и три сестры Зяблицыны. Никакие «духовные» события в городе, вроде свадеб, крестин и похорон, без их участия не обходились. Позади всех на вороной тройке поехал Светицкий.

Особенно сильное впечатление произвела смерть Пентаурова в доме отца Михея.

Ей там долго не хотели верить и поверили только, когда Липочка, накинув платок, сбегала со стряпкой в пентауровские палаты и убедилась собственными глазами, что Владимир Дмитриевич лежит на столе.

— А ты кляла его вечор на все корки? — промолвил отец Михей. — Нехорошо…

Маремьяна Никитична чувствовала себя несколько смущенной; было неприятно: точно и вправду слова ее накликали смерть Пентаурову.

— Я, что ж… я ничего худого не говорила и не говорю!… — басисто возразила она. — А что свинья был покойник — Господи, прости мое согрешение, — так это правда!

— Полно, полно! — воскликнул отец Михей. — Не подобает так!

Маремьяна Никитична вошла в азарт.

— А разве неправда? Кто у нас Агафона со Стратилаткой совратил, как не он? Он их в свой дурацкий театр сманил, вот его и покарал за это Господь!

— Не осуждай! — сказал отец Михей, прохаживаясь по горенке мимо Морковкина, который сидел, вытянув ноги, и глубокомысленно слушал беседу. — Кто знает пути Божьи?

— Не иначе, как за это! — стояла на своем Маремьяна Никитична. — Тебе бы все заступаться за всех: ты и их, пожалуй, скоро оправдывать начнешь? А Стратилатку давно вон надо было гнать: чума, а не человек!

— Верно-с… озорной человек, озорной! — поддержал Морковкин. — Хотел я тут на днях доносец даже написать на него, да только из приятельства к отцу Михею воздержался!

— На что доносец? — полюбопытствовала Маремьяна Никитична.

Отец Михей остановился и молча воззрился на гостя.

— А за чтение! Оборотите во внимание, отец Михей, на предбудущее время: как дойдет он в книге до места, кое сразу понять не может, он, чтобы не спотыкнуться, и дует на всю церкву на тот же глас «Воском закапано, воском закапано», да листы-то верть-верть, чтобы поскорее отвалять, значит! Подошел я поближе к клиросу, слышу, спрашивает его тихо Агафон ваш: «В кое время пойдешь?» Чтение тому прерывать нельзя, так он в кафизму и клеит: «Четверть десятого… Господи помилуй, Господи помилуй…» Простой народ, конечно, не понимает, так, думает, оно про четверть десятого и в книге написано, а ведь оно соблазн?

— Я что-то не слыхал… — проронил отец Михей.

— И услышишь иной раз, да сквозь уши проскочит, в толк не возьмешь; тут следить надо, а вам из алтаря где же? О!… — Морковкин поднял указательный палец. — Он штука тонкая! Это, я вам доложу, человек с обстоятельствами: глаз с него спускать нельзя!

— Слышишь, батенька, что умные люди говорят? — обратилась Маремьяна Никитична к отцу Михею. — Мотай на ус-то!

— А сынок где, дома? — вполголоса осведомился Морковкин.

Маремьяна Никитична мотнула головой, и сине-черные брови ее сдвинулись.

— И не ночевал. Сбежал ночью!

— Разговор, стало быть, с ним имели?

— Был. Сурьезно поговорила: кочергой!

— Дельно-с… Но только, оборотите во внимание: корень зла здесь не в Стратилатке, а в другом совсем!

Отец Михей опять остановился против Морковкина.

— В ком же? — спросила Маремьяна Никитична.

— В Шилине! Глубочайше убежден в сем!

— Да разве бывал у него Агафон? — удивилась она.

— Как же-с! Несколько раз видал, как он в сей вертеп философский входил, и дивился: для каких таких дел, думаю, посещает он его? А тут вон оно что объявилось!

— Не думаю я на Шилина! — с сомнением в голосе возразил отец Михей. — Смарагд Захарович человек умный и такого дела не присоветовал бы…

— Умный-с; согласен, что умный! — ответил Морковкин. — Но ум-то куда у него направлен, оборотите это во внимание? На той неделе встретились мы с ним у церкви — я от обедни шел. «Что, — говорит он мне с усмешечкой с эдакой, — все Господу Богу надоедаете, Зосима Петрович?» — «Не надоедаю, — ответил я, — а благодарить Создателя хожу!» — «Да ведь, — говорит, — Господь что мы грешные: дела больше любит, а не словесность эту! Ладаном-то уж его задымили достаточно!»

— А?! — с негодованием воскликнула Маремьяна Никитична.

— Да-с!… Плюнул я, конечно, и ушел! Вот теперь и рассудите, откуда зло идет?

Долго толковали на эту тему попадья и Морковкин, а отец Михей молча шагал из угла в угол, и сердце у него болело о блудном сыне.