Любовь и чума - Мануэль Гонзалес Страница 34

Квартал прокаженных в Венеции имел самый отвратительный вид. Старые дома с их красными стенами, испещренными черными и зелеными пятнами, с решетчатыми окнами, загороженными террасами и широкими печными трубами производили то же неприятное впечатление, как и их несчастные обитатели. Тяжелые, некрасивые гондолы с грязными суконными шатрами слегка покачивались на мутной, стоячей воде канала под старым, висящим на цепях мостом.

В одном из темных, узких переулков этого квартала стоял высокий дом с дверью, усеянной ржавыми гвоздями и украшенной железным молоточком. Окна его походили на бойницу, из стен вываливались местами кирпичи, этажи были выстроены как попало: один чересчур выдавался вперед, другой же словно проваливался внутрь. И на всем этом лежал отпечаток неряшества и грязи. Каждый, кто увидел бы этот неуклюжий и мрачный дом, подумал бы невольно, что тот населен разбойниками, шулерами, развратными женщинами и другими подобными им субъектами. Вот в этом-то доме у одного шпиона, служившего Мануилу Комнину и известного всей Венеции под именем укротителя львов Андрокла, и поселились Заккариас и Кризанхир. Все жители смотрели на него с ужасом, но и с любопытством, когда тот спокойно проходил по городу, ведя на цепи огромного льва, повиновавшегося ему, как собака. Прекрасное животное прыгало через голову этого человека при одном знаке с его стороны, и покорно садилось на задние лапы, как только Андрокл бросал на него взгляд. Когда Андроклу приходилось уходить без льва, последний, проводив хозяина печальным взором, становился скучным и как будто тосковал из-за его отсутствия. Многие называли таинственного укротителя чернокнижником, но он, очевидно, оказывал какие-нибудь важные услуги сенату, потому что все обвинения и доносы, направленные против его личности, оставались без всяких последствий.

Дом, в котором жил Андрокл, наводил ужас не только на честных граждан Венеции, но даже и на бродяг, которые прозвали это безобразное здание домом у Львиного Рва и обегали его по возможности, поэтому Андрокл мог прятать в нем какие угодно сокровища, не опасаясь ограбления.

Мнимые армяне стукнули несколько раз молоточком в дверь этого дома и услышали громкое, сердитое рычание, которое могло бы испугать даже самого храброго кондотьера [16]. Но Аксих только улыбнулся и заметил спутнику:

— Господин Заккариас спустил с цепи льва и сделал хорошо. Иначе бедное животное наделало бы ему хлопот, радуясь встрече со мною.

— Признаюсь, — отозвался Кризанхир, не решаясь войти в отворенную дверь, — что не очень-то добиваюсь свидания с глазу на глаз с твоим четвероногим! Мне кажется, что довольно опасно доверяться его ласкам.

— Конечно, это опасно для тех, кто не привык жить со львами, — сказал Аксих, — но для меня лев — истинный друг.

Кризанхир хотел было что-то сказать, но вышедший к ним невольник остановил его на полуслове, пригласив знаком следовать за ним.

Через секунду или две аколут и его спутник очутились в небольшой и низенькой зале, где их ожидал Заккариас, небрежно развалившийся на подушках.

Лев бросился к своему господину, но, заметив, что тот нахмурился, лег на пол, испуская какие-то странные звуки, которыми он выражал свое горе.

Лев был особенной, редкой породы, с необычайно большой головой, глазами, блестевшими, как золото, густой, рыжеватой гривой и красивым хвостом.

Войдя в комнату, Аксих поклонился Заккариасу. Он положил почтительно к его ногам свою нелегкую ношу и стал ожидать, что тот ему скажет, посматривая в то же время на своего льва с такой нежной улыбкой, что она совершенно преобразила грубое лицо с плоским носом, выдающимися скулами и широкими ушами, выдававшими его азиатское происхождение.

— Что это ты принес мне, мой верный Аксих? — спросил мнимый Заккариас. — Уж не добыча ли это для льва? Может быть, ты кормишь его христианским мясом?

— Нет, цезарь, — ответил смиренно Аксих. — Тот, которого наивные венецианцы называют Андроклом, никогда не делал лишних жестокостей. Не знаю, жива или нет особа, завернутая в этот ковер, но она виновна в измене против тебя, и мы исполнили только свою обязанность, выдав ее тебе.

С этими словами укротитель львов развернул ковер, и глазам изумленного Заккариаса предстала во всей своей ослепительной красоте дочь великого логофета. Страх смерти не исказил ее лица: оно было бледно, но сохранило по-прежнему свое идеально прекрасное выражение.

— Зоя! — воскликнул Заккариас. — А! Она, вероятно, прибыла в Венецию, чтобы убедиться в успехе своей измены.

— Любовь лишает женщин рассудка, — заметил Аксих глубокомысленно.

— По моему мнению, — подхватил Кризанхир, — она думала, что не будет здесь подвластна императору и что возлюбленный ее примет ее под свою защиту. Но разве Венеция не представляет для цезаря громадную клетку, в которой он не может действовать согласно своему усмотрению?

— Ты заблуждаешься, любезный Кризанхир, — возразил Заккариас со злобной улыбкой. — Если я окружен преданными слугами, готовыми исполнить малейшее мое приказание, то я могу судить и наказывать у Львиного Рва так же хорошо, как и в Бланкервальском дворце. Расправляться с изменниками можно и не надевая царской мантии и пурпуровых сандалий… Горе этой женщине, если она имела намерение стать шпионкой сената и предать своего господина.

Он провел несколько раз рукой по гриве льва и стал терпеливо ждать, когда Зоя придет в себя.

Прошло некоторое время. Наконец, гречанка начала мало-помалу приходить в сознание и пошевелилась: легкий вздох вырвался из ее побелевших сомкнутых губ, и она открыла глаза. В течение нескольких минут взгляд девушки был мутен и бродил по комнате, как бы инстинктивно отыскивая того, кем мысль ее была занята постоянно.

Видно было, что она старается что-то припомнить, но страдания, вынесенные ею в ту ужасную ночь, были так велики, что отчасти повлияли на рассудок. Девушка долго не могла понять, что происходит с ней и где она находится. Увидев, наконец, окружавших ее людей, смотревших на нее с видом строгих судей, она вздрогнула, но не произнесла ни одного слова.

— Ободритесь, прекрасная Зоя, — сказал мягко Заккариас. — Вы нашли в Венеции соотечественников и друзей.

Молодая девушка тотчас же узнала голос говорившего, несмотря на то что он был переодет. Эта неожиданная встреча совершенно ошеломила ее, но в то же время и подействовала на нее как электрический разряд. Она живо вскочила на ноги, поклонилась, соблюдая все формальности этикета византийского двора и, скрестив руки на груди, произнесла:

— Мир августейшему императору Мануилу Комнину!