Рабыня благородных кровей - Лариса Шкатула Страница 34

Начало осени. Нынче самая благодатная пора у холмчан, ибо трехлетняя засуха ушла в прошлое, а урожай на полях радует глаз.

Летняя жара уже не донимает, а солнце льет с неба ровный, мягкий свет.

Наступление щедрой осени не радовало одного Лозу. "Не успеешь оглянуться, — думал он, — зарядят дожди, застопорится дело…" А дело это увлекло его так, что в отдельные дни он себя забывал!

Головач его успокаивал:

— Дожди нам нонче не помеха.

Успели они многое — снаружи уже работ не осталось, все внизу, под землей. Почитай, под одним из холмов целое селение вырыли. Лоза и не ожидал от своих смердов такой горячей поддержки.

Еще лето стояло на дворе, как он бросил клич: от каждого дома выделить по мужику и всем собраться в дворянских хоромах.

Разместились за длинным столом. Прозора распорядилась, чтобы поставили медовуху, поросенка, в печке зажаренного, яблочков моченых, грибков показала селянам свое уважение.

Мужики ни есть, ни пить не спешили. Выжидали, что объяснят, для чего их позвали? Не то чтобы новому хозяину Холмов не доверяли, а по привычке не торопились. Мол, поесть-попить успеем, а пока послушаем да подумаем…

Однако, лишь Лоза заговорил о «мунгалах», мужики зашевелились.

— Неужто, батюшка, опять полезут?

— Ходят слухи, — уклончиво ответил тот; а в самом деле, никто ему ничего этакого не говорил. Тогда почему мысли о нашествии нехристей не дают Лозе спокойно спать по ночам?

Однако селяне его беспокойство сразу поняли. Из-за стола встали, в пояс поклонились.

— Спасибо, отец родимый, что об нас думаешь!

Княжеский дворянин поведал вкратце о своих думах и спросил:

— Не побоитесь под землею жить?

— Эх, батюшка, не помрешь, так и не похоронят! На всякую беду страха не напасешься!

— А главное, сами молчите и другим накажите: никому чужому — ни слова!

Мужики зашумели.

— Языки за зубами удержим! И бабы наши — себе не враги. Небось, каждой свое дитя оборонить хочется.

После того только к ковшам потянулись и разговор ближе к делу пошел. Порешили на рытье подземного жилища по человеку с дыма — с дома, значит выделять. Всем толпиться, только мешать друг дружке.

Рыть стали под дальним холмом. Его с дороги не видно. А когда углубились, стали землю разбрасывать поближе к реке, где место болотистое, камышом поросшее. Туда сколь ни сбрось, все под воду уйдет. А не уйдет, так ещё лучше, у реки лишний кус хорошей земли появится.

Лоза хоть и подземным городом увлекся, а за полевыми работами не перестал следить, кого и с рытья снимал на подмогу отстающим.

Земляными работами управлял Головач, но, случалось, мужики с ним спорили, где получше вход сделать, как от глаз посторонних скрыть…

Ровно подменили Головача. Как и жену его непутевую. Холмские бабы заметили интерес боярыни к Неумехе, да и сами стали к той в избу похаживать. Одна её хлеб печь выучила, другая — щи варить. Неумехе и самой понравилось, когда у неё что-то получаться стало. Она на себя, никудышную, по-другому смотреть начала. Не уставала за Прозору богу молиться. И ещё просила у него: "Помоги, научи, не потому что боярских плетей боюсь, а потому что и сама хочу человеком стать!"

За работу Лоза платил Головачу то мукой, то медом, который его семья впервые попробовала. Неумеха объяснила детям, что если в доме всегда будет чисто, а они не станут попусту пачкать свое платье, то никогда более не будут голодать.

Теперь даже в руках у самых маленьких метелка была — ежели кто из них хоть какой сор в избе обнаруживал, немедля выметал его наружу!

А Головач чуть свет бежал туда, где из огромной дыры поднимали наверх тяжелые бадьи с землей, а веселые, хоть и уставшие мужики, шутливо приветствовали его:

— Явился, воевода подземный! Что за ночь удумал: здесь засыпать, в другом месте копать?

Ворчали беззлобно, потому что случалось, приходила ему в голову более удачная мысль, и тогда-таки приходилось переделывать уже сделанное. Заканчивали работу затемно, а с рассветом он прибегал и виновато сообщал:

— Я вот тут подумал…

— Да когда же это ты думаешь? — удивлялись мужики. — Может, тебе тоже лопату в руки, чтоб не до думок было?

Дети уже спали, когда Головач при свете плошки царапал бересту, а Неумеха — как выяснилось, с красивым именем Голуба — теперь его не трогала, понимая, что раз сам боярин к её мужу интерес имеет, значит, он как есть человек необыкновенный. И на детей прикрикивала, ежели не ко времени возиться начинали:

— Нишкните! Батя город подземный рисует!

— Повторять такое при детях не след, — важно замечал Головач.

— Они никому не скажут, — успокаивала его Неумеха.

И была права. То, что тайну надо хранить от чужих людей, понимали даже самые маленькие холмчане.

Между тем мужики уже принялись за укрепление будущего жилища, обшивали свод деревом, чтобы земля с потолка не сыпалась на пол. Ходы наружу вывели: один к лесу, другой за холм. И так запрятали, что постороннему взгляду вовек не догадаться.

Срубили наверху да собрали два длинных стола с лавками — как раз на всех жителей Холмов с бабами и детьми.

Конечно, не без того, устроили и нужник, и даже отверстие наружу вывели, чтобы, значит, запахи живущих внизу не беспокоили…

Чем тщательнее отделывали селяне свое жилище, тем более ему радовались. Не будут они, выходит, сидеть и ждать, когда нехристи придут и свернут им головы, точно курам.

Сколотили несколько деревянных в два яруса палатей для спальни, соединенной с обеденной залой коридором. А в «горнице» в дальнем углу печь сложили, и длинная труба из неё выходила прямо на болотистую часть речки, где и в обычное время стоял туман.

Делали все основательно. Так, как привыкли делать русские мужики. Женщины тоже не отставали. В горнице стали появляться затейливые вышитые коврики, вязаные половички.