Желтая гора - Галина Миленина Страница 34

Эля вошла, едва дыша и, не проходя вглубь, нерешительно остановилась у входа, повернувшись к сцене. По залу пробежал шепоток, все поворачивались в ее сторону, откровенно разглядывали, переговаривались, она же стояла невозмутимо, делая вид, что внимательно слушает директора, на самом же деле ничего не разбирая от волнения. После его слов: «приглашается для вручения аттестата об окончании школы и золотой медали, гордость нашей школы – Лямкина Элеонора!» – Эля пришла в себя и медленно, на цыпочках, стараясь держать красивую осанку, пошла к сцене. Она уже подходила к ступенькам, когда директор, в нетерпении оглядев зал, обратился к классной руководительнице: «Элеоноры нет сегодня?» – и та готова была ответить утвердительно, но Эля уже решительно поднималась на помост, придерживая подол платья. Зал притих. И только один возглас вырвался громко и нелепо: «Ни фига себе, это Лямка?!» – и все дружно зашумели. Удивленный директор впился взглядом в Элю и, не веря своим глазам, похоже, забыл, зачем стоит на этой сцене, замешкался, начал аплодировать медалистке и только потом взял со стола и вручил выпускнице ее заслуженную награду.

…Эля кружилась в вальсе, доставляя удовольствие, вызывая восхищение, черную зависть, ловя улыбки: ее партнер по танцу – невзрачный одноклассник маленького росточка – оказался почти на голову ниже и дышал ей в грудь.

Подходили учителя, говорили какие-то слова, она кивала, рассеянно слушала, не слыша, не пытаясь уловить смысл сказанного, с надеждой смотрела на дверь, но Игорь так и не появился.

После банкета шумной толпой грузились в автобус ехать праздновать дальше. Эля зашла в туалетную кабинку и притаилась, ждала, когда все уедут. Но тут вошли три одноклассницы, Эля узнала их по голосам. Поправляя прически и наряд, оживленно обсуждали событие:

– Обалдеть, девчонки, ну откуда у Лямки это платье?

– Сама в шоке! А вы знаете, сколько оно стоит? Я на него целый месяц ходила смотреть в «Очарование», надеялась, раскручу предков, а они затянулись – дорого! А вот ей недорого! С… Ненавижу!

– Кого ненавидишь? Предков?

– Лямку! И предков тоже! Но откуда? Как?

– Как как? Каком кверху, – девственность продала! Видишь, мамаша ее не пришла, это что значит? Тайна, покрытая мраком!

– Да, с этим согласна. Ну, как говорит мой отец, ничего нет тайного, чтобы не стало явным. Придет время и узнаем.

– Да хоть сегодня, приедем сейчас в санаторий, накатим и устроим ей темную, – сама все расскажет!

– Точно! Девки, я «за»! – последнее, что услышала Эля, и воинственно настроенные подружки удалились.

Подождав еще немного, золотая медалистка вышла из своего укрытия, незамеченная, через служебную дверь, пробралась к выходу, присела на разбитую искалеченную скамью с одной доской в темном сквере.

Она долго плакала в одиночестве и опустошенная, под холодными, равнодушно-колючими звездами побрела, наконец, домой. Но пройдя большую часть пути, вдруг резко изменила маршрут и решительно зашагала в противоположную сторону.

…Игорь, лежа в своей кровати, сквозь сон и затуманенное алкоголем сознание не понял, да и не важно: где он; в каком порту и стране; кто эта незнакомка в лунном свете. Протянул навстречу руки:

– Иди ко мне, малышка! И Эля послушно шагнула…

Девушка старалась бесшумно передвигаться по кухне: «Пусть он поспит подольше, пока я все приготовлю и накрою стол к завтраку. Мой родной. Мой хороший. И совсем было не страшно. И не так уж и больно.

Вот она. Другая жизнь. Думала ли я, что так стремительно она изменится? Нет, конечно. И вот я здесь, готовлю ему завтрак. Все теперь будет иначе, и, главное, моя чугунная мамочка не властна больше надо мной! О, представляю, что с ней будет, когда узнает!»

Эля нашла в холодильнике масло, кусочек подсохшего сыра, немного ветчины, помидоры в большом количестве, в шкафчике – батон. Сделала бутерброды, натерла сыр, посыпала их и поставила в микроволновую печь. Заваривая чай, засомневалась, стоит ли такой дорогой из красивой коробки сначала сливать и промывать? Но сомневалась недолго: стоит! Включила электрический чайник. Жаль, что у Игоря нет хорошего заварника, ну ничего, главное, не пропустить «шум леса» – не довести до кипения воду, чтобы чай правильно заварился.

…Он потянулся с закрытыми глазами, пошарил рукой вокруг – где-то обязательно должна стоять бутылка с минералкой: долгие годы практики алкогольного возлияния выработали устойчивое правило. Но сегодня, похоже, было исключение и придется встать. Из кухни доносились звуки и чьи-то передвижения: значит, не один. Сдернул влажную простыню, мазнув полу-трезвым взглядом по своему телу, удовлетворенно отметил утреннюю эрекцию и заметил подсохшую кровь: «Откуда??» Резко поднялся, отдернул простыню и замер. Хмель мгновенно улетучился, как был голым, пошел через зал в кухню, боясь своей ужасной догадки, увидел на кресле аккуратно разложенное свадебное платье, сомнений не осталось, но глупая надежда, что это ошибка, разбилась об Элю, заваривающую по-хозяйски чай.

Моряк застонал. Взявшись за голову, вспомнив фрагменты прошедшей ночи, громко выругался:

– Твою ж мать! Элька! Что ты здесь делаешь?

Она в испуге вздрогнула и, заикаясь, произнесла:

– Ччай завариваю…

– Какого черта ты здесь? Что ты натворила?! Ты соображаешь? Ты! Ты! – Игорь не находил слов, гнев ослепил его разум. – Ты меня отымела! Ты! Дура, малолетняя!

Он развернулся, сообразив, наконец, как смешон: орущий на девчонку голый мужик – и рванул в спальню; наткнувшись взглядом на платье в зале, схватил его и швырнул в коридор:

– Бегом домой! Убирайся! И чтобы я тебя больше не видел!

…«Так черно и так мертво. И чернее не бывать. И никто нам не поможет. И не надо помогать».

Ее нашли на третий день. Соседи по даче позвонили обезумевшей от горя матери, что на их участке кто-то находится в сарае.

Еще издали мать увидела между черешневыми деревьями чучело в белом свадебном платье с тряпичной черной головой, подошла ближе, и ноги подкосились. Платье было изрезано вертикальными полосками, развевающимися на ветру, на кружевном лифе – золотая медаль дочери. Мать кинулась к сараю, дверь была заперта изнутри, рванула вместе со щеколдой: в углу на старой дедовой телогрейке, рядом с ведрами, лопатами и граблями, свернувшись калачиком, лежала ее девочка, около нее – бечевка с гвоздем на конце и куском полусгнившей доски, не выдержавшей Элиного тела, – в потолке зияла дыра.

…Шел второй месяц пребывания Эли в психиатрической областной больнице.

Мать, присев на краешек стула, напряженно слушала доктора:

– Лекарства действуют накопительно, говорить о выздоровлении пока рано и неизвестно, наступит ли оно окончательно. Для меня ясно одно: она не хочет никого «узнавать» и возвращаться в прежнюю жизнь, в которой получила травму. Или молчит, или повторяет одну фразу: «Так черно и так мертво, и чернее не бывать».