Артур, Луи и Адель - Дана Делон Страница 34

– С тобой все в порядке? – тихо спрашивает он.

Я отворачиваюсь и ничего не отвечаю. Кто-то звонит в домофон, и Андре подскакивает:

– Пиццу принесли, сейчас заберу.

Я продолжаю молчать, все еще пытаясь справиться со злостью. Ее отец – кусок дерьма! Лицемерная тварь! Как же я ненавижу его! Эгоистичный ублюдок всю жизнь думает только о себе, всю жизнь всех подстраивает под себя. При этом умудряется выглядеть на публике идеальным папашей. Как только совесть ему позволяет?!

– It’s pizza time! – врывается в комнату Андре. – Ладно, чувак, я понял: ты не любишь смотреть новости. Я, если честно, тоже, чисто по фану врубил, решил глянуть на эти помпезные рожи. Но смотри: пицца! Это же святое! Мамма мия, Дева Мария! Белиссимо, бамбино! На пиццу даже папа римский молится! И вообще в Ватикане пицца стоит на одном уровне со священным Граалем! ^[15] Ясно тебе?

Я ничего не говорю, но Андре не останавливается:

– Ладно, я не хотел этого делать, но ты меня заставляешь!

Он подключает свой телефон к стереосистеме зала, и со всех колонок начинает орать песня, которую он ранее пел, – «I’ve got money» Джеймса Брауна.

– Давай, Артур! Пой со мной! Это же классика рок-н-ролла! Этой песне больше лет, чем нам с тобой. Это же чертов «крестный отец соула», «мистер Please-Please-Please» и «ми-и-истер Динамиит»! ^[16]

Андре вскакивает на стол и начинает дергаться, изображая жалкое подобие танца. Выглядит все это до одури нелепо, а когда он начинает завывать, я вновь начинаю ржать. В конце песни Андре кланяется, спрыгивает со стола и говорит:

– Все, теперь пицца! А то красотка еще обидится на нас. Детка, не думай, я не бросил тебя. Ты – самое прекрасное, что случалось со мной в жизни… – С этими словами он набивает полный рот и начинает громко жевать. – Да, Господи! Это сущий оргазм!

Я усмехаюсь и забираю у него вторую коробку.

– Я уже понадеялся, что ты не голоден, – с набитым ртом нагло заявляет Андре.

– Не дождешься, – смеясь, отвечаю я и принимаюсь за двойную пепперони. Все-таки в жизни есть своеобразное равновесие. После плохого случается хорошее. В моем случае хорошее – это придурок, который чавкает так громко, что слышно на Луне.

– Приятель, ешь потише, а то в Альпах лавины сойдут, – говорю я, и Андре улыбается:

– Я не пойму, угрюмые задницы и подкалывать умеют?

Я закатываю глаза, но вновь не могу сдержаться и улыбаюсь.

– Короче, Бодер, позволь поделиться с тобой своей жизненной философией. Какая бы фигня ни случилась в твоей жизни или в мире, единственная вещь, которая точно спасет наши задницы, – это чувство юмора. Не выдуманная любовь, не несуществующее милосердие, не сам Господь Бог, а именно ржач. Тот самый, когда задыхаешься от смеха и хватаешься за живот. Чувство юмора, чувак, как суперсила. И самый сок в том, что тебе не надо быть чудиком из Marvel или DC ^[17]. – Он подмигивает мне и в очередной раз запихивает в рот целый кусок. – Господи, вот бы у людей была еще одна супер способность – жрать и не толстеть.

Я киваю:

– Эту и я хотел бы. Сгон веса – это то, за что я ненавижу спорт больше всего. Знаешь тот момент, когда встаешь на весы и смотришь, достаточно ли веса и калорий ушло, достаточно ли ты настрадался…

Андре подносит палец к губам и наигранным строгим голосом заявляет:

– Тихо, поедание пиццы – сакральный момент, нельзя его так бесстыдно нарушать и говорить о взвешивании.

Я ухмыляюсь и откусываю большой кусок. А пицца и правда божественно вкусная.

АДЕЛЬ

МАМА, КАК ВСЕГДА, выглядит невозмутимой и идеальной. Хотя я ощущаю исходящее от нее раздражение.

– Адель, что на тебе за шапка? – тут же спрашивает она, как только я сажусь в машину.

– Взяла у Сесиль, – небрежно вру я, и мама морщит нос.

– Мало того что она не может сесть на диету, так у нее и вовсе нет вкуса.

– Не смей так говорить, – опешив от грубости матери, говорит Марсель.

– Я говорю лишь правду! – стреляя в него взглядом, отвечает она. – Не пойму, почему папи вас вечно таскает к этому Августину?.. Что у тебя за конверт в руках?

– Это подарила мне Сесиль, – хмуро поясняет брат.

– Что там?

– Номер наркодилера, мама! Может, не будешь лезть в мою личную жизнь?

– Личную жизнь? Каким это образом Сесиль попадает в эту категорию?

В этот момент не выдерживаю уже я:

– Прекрати!

Я говорю лишь одно слово, и в салоне автомобиля повисает тишина. Видимо, тон моего голоса и взгляд достаточно красноречивы. Но мама все же брезгливо поджимает губы:

– Ты всегда его защищаешь. Но я не могу понять, почему мой сын такой закомплексованный. Он что, не может найти себе девушку под стать? Или нам обязательно необходимо выделиться и продемонстрировать окружающим все триста килограммов жира Сесиль? Вы все делаете мне назло!

– Жюль, останови машину, – просит водителя Марсель.

– Я не разрешаю тебе выходить!

– А я не прошу твоего разрешения.

– Что я такого сказала? Вы сами в своем кругу зовете Сесиль бегемотихой! Я слышала, она сама себя так называет!

В этом момент я больше не могу сдерживать свое возмущение.

– Во-первых, мы называем ее бегемотиком, – говорю я, – во-вторых, она действительно уверенная в себе девушка и ни капли не стесняется своего тела, поэтому самоирония уместна. В-третьих, она очень красивая. Ты только посмотри на черты ее лица! Она похожа на ангела в обрамлении пушистых светлых волос! В-четвертых, где твое воспитание и чуткость? Что за грубость такая, откуда столько снобизма и высокомерия? В-пятых, если она нравится Марселю, то я за него безумно рада, потому что она не такая, как ты и все твое прогнившее окружение. И остановите эту машину, или я из нее выпрыгну, найду первого попавшегося журналиста и расскажу ему про триста килограммов от всеми любимой Анны де Флориан! – Последние предложения я кричала.

Мама равнодушно прошлась по мне взглядом.

– Вижу, тебе действительно становится лучше.

– Это так плохо, да? – кричу я, и в маминых глазах мелькают сожаление и усталость. – Ведь так плохо, что дочка наконец-то понимает, насколько вся ее семья изнутри прогнила! Так плохо, что она больше не марионетка, за веревочки которой можно дергать!