Будуар Анжелики - Валери Жетем Страница 33

Однако Людовик XIV всегда четко разделял своих подданных по сословиям и никогда не смешивал такие понятия, как «происхождение» и «заслуги», потому так называемое «дворянство мантии», заработанное заслуженными буржуа, ни в коем случае не могло сравниться в его глазах с потомственным «дворянством шпаги».

Он всегда покровительствовал драматургу Жану Расину, с уважением относился к его таланту, да и просто любил этого обаятельного красавца и умницу, но ни на миг не забывал о том, что Расин — буржуа по происхождению, а следовательно, человек более низкого сорта, чем его придворные, которые, если исходить из оценки уровня интеллекта или таланта, не стоили и ногтя знаменитого драматурга.

Как-то, встретив на прогулке Расина в обществе разряженного и сверкающего драгоценностями маркиза де Кавуа, король снисходительно заметил: «Я часто вижу их вместе и, кажется, знаю, что их тянет друг к другу. Кавуа нравится думать, что он интеллектуал, а Расину — что он придворный».

Между прочим, Людовик высказал совершенно справедливое суждение относительно этой черты характера Жана Расина: тот действительно относился с каким-то болезненным пиететом к такому понятию, как знатность.

Этот пиетет стал причиной женитьбы Расина на некоей Катрин де Роман, девушке из очень знатной семьи, но при этом феноменально ограниченной и никак не интересующейся ни литературой вообще, ни успехами своего мужа на этом поприще. Круг ее интересов замыкался на религии и детях, в которых она усматривала единственно достойную цель жизни.

Расин, естественно, не мог принять такую жизненную программу своей благоверной, и его семейную жизнь никак нельзя было бы назвать безоблачной.

Такой вот характерный эпизод. Людовик XIV в порыве восхищения талантом драматурга подарил ему тысячу луидоров, что было весьма и весьма солидной суммой, способной заметно улучшить материальное положение семьи.

Расин, взволнованный, предвкушающий радость жены, которую так же, как и его, угнетала нужда, помчался домой, где застал Катрин за проверкой усвоения молитв их малолетним сыном. Подбежав к жене, он с торжествующим видом протянул ей кошелек, туго набитый королевскими луидорами, но она с крайне недовольным видом оттолкнула его руку, продолжая начатое дело.

— Черт побери, да ты хоть посмотри, что я принес! — воскликнул Расин.

— Что бы ты там ни принес, это никак не может быть важнее заботы о душе нашего ребенка, — назидательным тоном проговорила Катрин.

Расин опустился на стул, обхватил голову руками и пробормотал:

— Почему я не ушел в монастырь?

Что ж, за все нужно платить…

…По дворцу будто бы пробежал порыв сильного ветра, вызвав заметное ускорение движения в коридорах и залах, где на все лады повторялось слово «охота».

Как я понял из разговоров придворных, король неожиданно назначил выезд на охоту утром следующего дня, при этом ограничив число охотников до ста человек, за чем последовало множество горестных вздохов и едкого злословия в адрес счастливчиков, чьи имена были со всей торжественностью оглашены церемониймейстером.

Я понял, что теперь придется ночевать во дворце, и отправился на поиски места, где можно было бы спокойно отдохнуть после столь напряженного дня.

Проходя мимо королевской приемной, я заметил, что ее двери едва прикрыты и решил избрать это помещение местом ночлега, спокойствие которого гарантировали два швейцарских гвардейца с алебардами, стоящие справа и слева от входа. Проскользнув мимо этих достойных стражей, я оказался в приемной, где нащупал в темноте обитую бархатом банкетку и улегся, вытянув гудящие от усталости ноги.

Но очень скоро мне пришлось раскаяться как в выборе места ночлега, так и в своей уверенности касательно добросовестности швейцарских гвардейцев, призванных его охранять.

Приемная наполнилась шелестом юбок, звяканьем шпор, приглушенными голосами и характерными звуками, в происхождении которых не смог бы, пожалуй, усомниться даже младенец. Услышав приближающиеся к моей банкетке шаги, я скатился на пол и прилег на ковре в углу, но заснул лишь перед рассветом, когда искатели ночных приключений упорхнули, будто нетопыри при первых утренних лучах…

V
Последний писк моды

— И правда, — согласилась Анжелика. — Очень красиво. Я никогда не видела такого чудесного костюма.

— Да, поистине, говорите с женщинами о тряпках, и вы утихомирите самую злую фурию, — сказал принц.

Анн и Серж Голон. Анжелика

Утром следующего дня Анжелика вместе с остальными приглашенными отправилась на королевскую охоту, куда я не мог за ней последовать, поскольку все охотники передвигались верхом, так что пристроиться незамеченным, даже если вы невидимка, на крупе чьей-либо лошади было абсолютно невозможно.

Я остался во дворце, наблюдая, слушая, жадно впитывая в себя аромат неповторимой эпохи, которая наложила свой элегантный отпечаток на все иные эпохи, как совпадающие с нею в историческом времени, так и последующие…

Среди прочих ее особенностей следует особо отметить ту, что двор Людовика XIV был признанным законодателем европейской моды.

Придворный костюм каким-то непостижимым образом органично сочетал в себе оба господствующих в искусстве и архитектуре того времени стиля: барокко и классицизм. С одной стороны — вычурность, обилие украшений и драгоценностей, с другой — гораздо большая, чем еще в начале XVII века, строгость линий.

Стиль барокко

Например, женское платье стало одновременно и более нарядным, и более открытым, обнажая плечи и значительную часть груди, что ранее, скажем, при дворе феноменально развращенного Генриха III, было бы воспринято как верх неприличия.

Кардинально изменился силуэт женского платья. Такая техническая новация, как корсет, позволила достичь эффекта узкой талии при соблазнительно широких бедрах, что достаточно убедительно указывало на несостоятельность средневековой асексуальности.

В конце первой четверти XVII столетия, когда по Европе катился огненный смерч Тридцатилетней войны, мода в значительной мере испытывала на себе влияние всеобщей милитаризации, но во второй половине века, когда война окончилась, наступила резкая разрядка батального азарта, как это всегда бывает с приходом безмятежного мирного времени.

Милитаризация еще некоторое время проявлялась в мужском костюме, но лишь в общих тенденциях, как это можно было наблюдать на примере такого вида мужской придворной одежды, как жюстокор (just-au-corps), крой которого был заимствован у военной формы.

Жюстокор очень скоро стал своеобразной униформой короля и его приближенных. Это был род сюртука с прилегающим силуэтом, расширенным книзу, с поясом-шарфом по линии талии и множеством мелких пуговиц. Рукава, сверху узкие, книзу заметно расширялись и заканчивались широкими отложными манжетами.