Салон красоты. Мент и заложница - Мария Ветрова Страница 33

— Настя, это важно для салона… Ты меня понимаешь? — Голос Виктории источал уже такое количество меда, что Настя почувствовала что-то вроде страха. — Иди готовься к съемкам.

— Сколько он сказал заплатит? — Девушка растерянно посмотрела на фотографа. — Пятьсот?..

— В том-то и дело, иди…

— Но только раздеваться я не буду, — предупредила Настя, сдаваясь. И в ту же минуту оказалась в плотном кольце визажистов, дизайнеров, модельеров — черт-те кого из стрекочущей на непонятном ей языке шайки фотографа… Все дальнейшее, как выяснилось, от Насти не зависело.

Когда, выпутавшись наконец из вороха кружев и живых роз, Настя, уже умытая и переодетая, заглянула во врученный ей конверт, ее изумлению не было предела:

— Ничего себе! Действительно пятьсот долларов…

Переводчица была единственной из всей мгновенно схлынувшей толпы, кто еще стоял рядом.

— Он еще просил тебе передать, что ты очень хорошая модель и чтобы ты не закапывала себя в этой дыре. — Она внимательно посмотрела на Настю и улыбнулась.

— Это вовсе не дыра! — возмутилась Настя и, круто развернувшись, направилась к своему рабочему месту. — Надо же… Наглый какой!

— Тебя кто-то обидел?

Она подняла голову и, увидев поджидавшего ее Панкратова, обрадовалась ему, как родному:

— Ой, это ты… Привет! Да нет, никто не обидел, скорее, наоборот.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Спасибо за вчерашний день… А когда мы съездим к Коле в больницу?

— Когда к нему начнут пускать.

Панкратов мялся, явно не решаясь что-то сказать ей.

— Хотите что-нибудь спросить? — Настя снова перешла на «вы».

— Да… Во-первых, извиниться за вчерашнее. Во-вторых, кое-что о Марине… За какую провинность ее уволили?

— Ни за какую, — горько вздохнула Настя. — К ней Андрюша Славин зашел ненадолго… Точнее, ему стало плохо и мы его туда отвели, чтобы отлежался. А эти… Не знаю уж, что они подумали, но взяли — и уволили!

— Странно… Из-за такого пустяка…

— То-то и оно. А я теперь буду себя перед ней всю жизнь виноватой чувствовать! Вдруг она подумала, что это все из-за меня, что я Виктории Сергеевне рассказала?..

Настя прикусила язык, но было уже поздно, Панкратов среагировал:

— Что ты ей могла рассказать?

— Ну, я не знаю, стоит ли, — замялась девушка, но, глянув в строгие глаза майора, махнула рукой. — Марина сказала, что кошелек был подброшен мне.

— Не понял… Кем подброшен?

— Викторией Сергеевной.

Валентин опешил:

— И зачем?!

— Она говорила, что баба Дуня это видела собственными глазами и что в прежние времена так проверяли прислугу на честность… Ну и меня вроде как тоже того… Словом, проверили. Я хотела пойти к Виктории и сказать все, что думаю, а Маринка удержала. Чтобы ее не уволили за это… Я ей слово дала, что никому не скажу…

— И не сказала?

— Нет… Но ее все равно уволили.

Панкратов некоторое время молча смотрел в одну точку, затем медленно перевел взгляд на Настю.

— Настена, дашь теперь слово мне, что ни одной душе больше об этом не расскажешь?

— А надо?.. Ну хорошо. Даю слово…

— Это очень важно! Пожалуйста, не проболтайся.

— Все, отныне это наша тайна! — улыбнулась Настя. — Даже под пытками буду молчать!

— Не шути так, девочка… — Панкратов покачал головой и, медленно развернувшись, направился к выходу из салона.

…Постепенно Настя привыкла сразу после работы идти в Пашину квартиру, не заходя к Марии Петровне, Не потому, что она стала хуже относиться к учительнице или потеряла чувство благодарности к ней, нет. Просто, возвращаясь сюда, она словно всякий раз заново шла на свидание с ним, с их не состоявшейся пока жизнью… Нет, словно жизнь эта уже состоялась и они хоть в какой-то степени, но уже вместе…

Ей нравилось сбрасывать с уставших за день ног туфли в их прихожей, влезать в огромные Пашины шлепанцы, вешать свой плащ рядом с его…

Вот и сегодня, проделав все эти манипуляции, Настя прошла в спальню и устало опустилась на тахту, прежде чем покормить оживившегося с ее появлением Жорика. За его бурным монологом девушка не расслышала стука в балконную дверь и вздрогнула, увидев возле себя Эмму Павловну.

— Ох, мама… Ты меня напугала…

— Здравствуй, дочка. Как прошел день?

Голос у Эммы был почему-то заискивающий, и Настя насторожилась.

— Нормально… А у вас?

— Все в порядке… Ромашка уезжает в Питер сниматься. Капитан делает вид, что счастлив ее удачей… Очень мужественный мужчина! Собирается ездить к ней каждый выходной, а она — каждый день звонить.

— Ты была в кардиоцентре?

— Нет, закрутилась… — Эмма слегка покраснела. — Рынок, потом магазины — портьеры выбирали…

— Какие еще портьеры? — удивилась Настя.

— Ну, Кедычу… Он просил помочь, а то у него занавески такие выцветшие — прямо как в общаге.

— Понятно… Выбрали?

— Да, очень миленькие и совсем недорогие… Настя, можно, я присяду?

— Конечно! — Настя подвинулась, освобождая место для матери и вновь настораживаясь. — Ты что-то хотела мне сказать?

— Да… Одну новость… очень важную…

Девушка промолчала и опустила глаза.

— Кедыч предлагает мне переселиться к нему!.. — Эмма выпалила это на одном дыхании, не глядя на дочь.

— К нему?

— Он хочет, чтобы мы… словом, жили вместе…

— Ничего себе! — Настя возмущенно всплеснула руками. — Когда это вы, интересно, успели?!

— Вчера…

— Ну ты, мам, даешь… Честно говоря, не ожидала, что вы… Что у вас так быстро сладится… И что теперь?

— Не знаю… — Эмма подняла на Настю умоляющие глаза. — Как скажешь — так и будет…

По щекам Эммы Павловны уже катились по-детски крупные слезы, и Настя вдруг ощутила острый приступ жалости к ней.

— Мама, немедленно прекрати плакать, иначе я тоже сейчас зареву!

— Господи, Настена, какая я эгоистка. — Она уже вовсю всхлипывала. — Я сейчас должна думать о тебе, а я думаю… о Кедыче! Тебе ж вредно теперь волноваться!..

— Я себя чувствую прекрасно! — возразила Настя. — И прекрати заниматься самобичеванием, думай о своем Кедыче на здоровье!.. Ты сама-то как себя чувствуешь?

— Тоже прекрасно… Мы же пробежки делаем по утрам, такой чудный парк, сосны…

— Ну вот и хорошо, и плакать совсем ни к чему! — Настя привлекла к себе покорно поддавшуюся Эмму Павловну и успокаивающе погладила ее по голове. — И выходи замуж за своего Кедыча, надо же хоть когда-нибудь стать счастливой и не быть одинокой, а, мамуль?..