Сбежавший жених - Эльза Вернер Страница 33

Наннон повиновалась, она знала, что с бароном нельзя спорить. Он вошел в комнату сестры.

Цецилия лежала на кушетке, уткнув лицо в подушки, она не шевельнулась. Брата это ничуть не удивило, он спокойно подошел к ней.

– Ты опять не в духе, Цили? – шутливо спросил он. – Право, ты непростительно обращаешься с Эрихом, он только что излил мне свою душу.

Цецилия молчала и не двигалась. Вильденроде потерял терпение.

– Не будешь ли ты любезна хоть взглянуть на меня? Вообще, я попросил бы тебя…

Он замолчал, потому что сестра вдруг поднялась, и он увидел такое бледное, искаженное лицо, что почти испугался.

– Мне надо поговорить с тобой, Оскар, – тихо сказала она, – поговорить наедине. Наннон в гостиной, отправь ее куда-нибудь, чтобы нам никто не мешал.

Оскар нахмурился. Ему все еще не верилось, что здесь кроется что-то серьезное, но, будучи в таком прекрасном настроении, он был склонен уступить даже капризу, поэтому он пошел в гостиную, отослал горничную, дав ей какое-то поручение, и вернулся назад.

– Узнаю ли я наконец, что все это значит? – нетерпеливо спросил он. – Где ты была, Цили, и что значит эта поездка в горы на рассвете? Дернбург уже сделал весьма нелюбезное замечание по этому поводу. Ты могла бы, кажется, сообразить, что Оденсберг – не место для таких чудачеств.

Цецилия встала и, не отвечая на упрек, мрачно сказала:

– Я была на Альбенштейне.

– На Альбенштейне? Какое сумасбродство! Какая невероятная глупость!

– Перестань, дело вовсе не в этом, – горячо перебила барона девушка. – Я встретилась там с… с другом Эриха, и он сказал мне… Оскар, что произошло между тобой и этим Рунеком при первой встрече?

– Ничего! – холодно отрезал барон. – Может быть, я и видел его тогда – это возможно, такую личность нетрудно не заметить, но, во всяком случае, я не говорил с ним и даже не знал, что он был свидетелем одного неприятного происшествия, которое случилось в тот вечер.

– Какого происшествия?

– Оно не годится для твоих ушей, дитя мое, а потому мне было бы неприятно, если бы Рунек рассказал тебе о нем. Что именно он сказал тебе?

– По-видимому, он заранее предположил, что я знаю, в чем дело, и позволил себе делать какие-то намеки, которых я не поняла, но за которыми должно крыться что-то ужасное.

– Как он смеет! – воскликнул Оскар.

– Да, он смеет подозревать тебя, а со мной обращается как с твоей сообщницей. Он говорит, что знает о твоей жизни больше, чем тебе может быть приятно, он назвал нас авантюристами! Но ведь ты потребуешь у него объяснения, ответишь ему так, как он этого заслуживает, отомстишь за себя и меня?

Вильденроде был бледен и стоял с омрачившимся лицом и сжатыми кулаками, но молчал; бурного взрыва гнева и негодования, которого ожидала Цецилия, не последовало.

– В самом деле он сказал это? – медленно спросил он наконец.

– Слово в слово! И ты… ты ничего не отвечаешь?

– Что же мне отвечать? Уж не требуешь ли ты, чтобы я принимал серьезно такую бессмысленную чушь?

– Он относился к этому серьезно, и, если, как он говорит, в настоящее время у него нет доказательств, то…

– В самом деле? – Оскар расхохотался насмешливо, торжествующе, и глубокий вздох облегчения вырвался из его груди. – Ну, так пусть поищет этих доказательств! Ничего не найдет!

Цецилия схватилась за кресло, возле которого стояла, от нее не ускользнул этот вздох, и ее глаза с ужасом устремились на брата.

– У тебя нет другого ответа, когда задевают твою честь? Ты не потребуешь от Рунека объяснений?

– Это мое дело! Предоставь мне разделаться с этим человеком. Тебе-то что до этого?

– Какое мне дело, когда оскорбляют тебя и меня? – вне себя от гнева крикнула Цецилия. – Назвать нас авантюристами, жертвой которых стал Оденсберг! И он смеет делать это безнаказанно! Оскар, посмотри мне в глаза! Ты боишься наказать этого Рунека, ты боишься его! О, боже мой, боже мой! – и она истерически разрыдалась.

Оскар быстро подошел к ней, и его голос понизился до гневного шепота:

– Цецилия, будь благоразумна! Ты ведешь себя как сумасшедшая. Что с тобой? Ты стала совсем другой с сегодняшнего утра.

– Да, с сегодняшнего утра! – страстно повторила она. – Сегодня я проснулась. О, какое это было горькое пробуждение! Не уклоняйся от объяснений! Ты сказал мне, что наше состояние погибло, а я была до такой степени глупа, что даже не спросила, за какой счет мы, несмотря на это, жили на широкую ногу. Когда оно погибло? Каким образом? Я хочу знать!

Вильденроде мрачно смотрел на сестру, повелительный тон в ее устах был для него так же нов, как и все ее поведение.

– Ты хочешь знать, когда погибло наше состояние? – угрюмо спросил он. – Тогда же, когда произошел крах в нашей семье и отец наложил на себя руки.

– Наш отец? Он умер не от удара?

– Так сказано было свету, соседям и тебе, восьмилетнему ребенку, я же знаю, в чем дело. Наши имения были заложены, разорение было только вопросом времени, а когда оно действительно пришло, двенадцать лет тому назад, отец схватил пистолет и… оставил нас нищими.

Как ни бессердечны были эти слова, в них слышалась глухая боль.

Цецилия не вскрикнула, не заплакала, ее слезы вдруг будто иссякли, она тихо, почти беззвучно спросила:

– А потом?

– Потом честь нашего имени была спасена личным вмешательством короля; он купил наши имения и удовлетворил кредиторов. Твоей матери была назначена пенсия, она стала получать милостыню там, где была прежде госпожой, а я… я уехал искать счастья по свету.

Наступила минутная пауза. Цецилия опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

– Для тебя это тяжелый удар, я верю, – продолжал барон, – но для меня это было еще более тяжелым ударом. Я не имел ни малейшего подозрения о том, что наши дела в таком состоянии, и вдруг разом лишиться богатства, блестящего положения в свете, прекрасной карьеры и заглянуть прямо в глаза бедности и нищете! Ты не знаешь, что это значит. Мне предлагали различные места в почтовом и морском ведомствах в какой-то отдаленной провинции; мне, человеку с пылким честолюбием, мечтавшему о самых высоких целях, предлагали нищенское жалованье и службу, на которой гибнут и нравственно, и физически в борьбе за жалкий кусок хлеба! Я неспособен на такую жизнь. Я бросил все и уехал из Германии для того, чтобы продажа имений и моя отставка хоть казались добровольными.

– И тем не менее ты удержал за собой место в обществе, мы считались богатыми все три года, которые я прожила с тобой, мы были окружены блеском и роскошью!

Вильденроде не ответил на робкий, но полный упрека вопрос, выражавшийся в голосе Цецилии, и постарался не встречаться глазами с сестрой.