Невеста Субботы - Екатерина Коути Страница 33

— Быть может, вы поведаете нам о тех горничных, что служили здесь прежде?

Мистер Эверетт вовремя отклоняется назад, когда кухарка без предупреждения снимает с кастрюли крышку. Наружу рвутся клубы пара.

— А чего мне про них баять? Хранцуженки были, как хозяйка, упокой Господь ее душеньку. Вечно по-своему лопотали, а поди ж ты разбери, что они там мелют, мож, прям в глаза тебя хают. — Кухарка сует палец в клокочущее варево и вдумчиво облизывает, снимая пробу. — Благородных из себя корчили, будто мы не из одной конторы наняты.

Джулиан уточняет название конторы по найму и дожидается, чтобы я ее записала. Смахнув в сторону морковные очистки, пристраиваю листок на столе и быстро вожу карандашом. Столешница вся в трещинах, буквы получаются неровными.

— Имена их вы помните?

— Да поди ж упомни их имена, коль крутишься тут день-деньской, будто вертельный пес в колесе [36], — ворчит кухарка, подбочениваясь.

Ручищи у нее что окорока — лоснящиеся, с залежами жира под розовой кожей, а рыхлая фигура напоминает ту омерзительную смесь из муки, гороха и нутряного сала, кою англичане варят, завернув в марлю, и гордо именуют «пудингом».

— И все же постарайтесь, миссис Моррис.

— Одна, кажись, Марией прозывалась, точно наша барышня, а вторая… имечко у ней было чудное, ненашенское… Гортань ее звали, — изрекает кухарка, но я позволяю себе усомниться в том, что при крещении кого-то нарекли столь несуразно.

— Почему ваша хозяйка их рассчитала? Они чем-то ей не угодили?

— А шут их знает. Они, как уходили, пришли на кухню жалиться. Зареванные, разнесчастные, ни дать ни взять две куры, которых помоями окатили. Мол, впустили какого-то жентельмена, у которого до хозяйки было дело, да в гостиной его усадили. Чаю ему поднесли, все чин-чинарем. А мадама пришла да подняла хай. Мол, как они посмели чужаку такой почет оказать?

— Возмущение мадам Ланжерон мне понятно, — говорит Джулиан, — горничные допустили оплошность, проведя незнакомца дальше передней…

— Кабы он был незнакомцем, сэр! Дурищи клялись, будто разочек аль два видывали его в карете с мадамой. Потому и впустили. Думали, свой.

— Они, случаем, не описывали внешность того господина? Рост, телосложение, какие-то особые приметы?

— Цвет кожи, — упоминаю я очевидное.

— Нет, сэр, мисс, ничего такого нейдет на ум. Хотя… — Жирные пальцы постукивают по закопченной поверхности плиты. — Помнится, болтали они, будто тот пришлый высоко поднял ворот пальто, а шляпу надвинул на лоб и не снял ее в гостиной, даром что жентельмен. И еще он в темных очках был. И то верно — все они причитали, дескать, из-за какого-то очкарика места лишились. Вот и весь сказ, сэр.

Распахнув духовку, она сует туда запеканку с равнодушной деловитостью кочегара, заправляющего печь углем. Аудиенция закончена. Поднимаясь по узкой темной лесенке, Джулиан вытирает вспотевшее лицо, исподтишка принюхиваясь к своему воротничку. Запахи кухни впитались в батист и забивают одеколон, но мой жених — не без сожаления — отказывается от поездки домой, дабы переодеться во все свежее. Дела не терпят отлагательств. Однако барышень Ланжерон он приветствует в некотором смущении и старается отсесть от них подальше, дабы не оскорбить их обоняние букетом неуместных в гостиной ароматов жареного лука и шкварок.

У кузин было чуть более суток, чтобы справиться с чувствами. Держатся обе спокойно, с достоинством. Только платья из черного тусклого бомбазина да опухшие от слез глаза свидетельствуют о пережитом. Олимпия заняла любимое материно кресло у камина и с непривычки ерзает по нему, точно молодая королева на троне. Мари забилась в уголок дивана. Траурный наряд выглядит еще строже на фоне бежевой в розовую полоску обивки. На коленях слезинками поблескивают опаловые четки. Рядом с Мари притулилась Дезире. Когда мы входим в гостиную, она встречает меня сестринским объятием, но я ее отстраняю. «Злющая, как зверь!» Такие слова забываются нескоро.

Первым делом Джулиан спрашивает сестер об их местонахождении в ту самую ночь. Скрипнув зубами, Олимпия сообщает, что спала крепче обычного. Все потому, что вместо десяти капель лауданума приняла целых пятнадцать. В этом решении крылся тонкий умысел. Таким образом кузина рассчитывала не услышать стук в дверь и проспать заутреню.

Напротив, возможность узреть, как сквозь витражи проникают первые лучи солнца, привела Мари в такой восторг, что она легла спать пораньше. И пробудилась уже на рассвете, от истошных воплей Нэнси, обнаружившей сначала мое скрючившееся тело в коридоре, а затем убитую мадам Ланжерон.

Ту же самую причину пробуждения называет Дезире. С ее слов, всю ночь она спала младенческим сном и даже не слышала, как я вышла из детской. Приглядываюсь к ней и никак не соображу, врет она или нет. Сон ее никогда не бывает крепким. Обстрел с военного корабля до сих пор дает о себе знать.

Следующий вопрос — о горничных и поводе к их расчету — заставляет кузин призадуматься. Олимпия давным-давно позабыла тех служанок, что, впрочем, никого не удивляет. К людям en masse она относится так, словно это слизни на бордюре вдоль садовой дорожки, по которой она идет. Про очкастого субъекта Олимпия ничего не слышала. Возможно, один из маминых стряпчих?

Услужливая Мари называет имена горничных — Мария и Ортанс (а вовсе не «Гортань», как послышалось миссис Моррис) — и припоминает, что мама прогнала их, потому что они впустили в дом чужого. В то время газеты писали о бандах, что орудуют в столице в ночную пору. Будто бы злодеи придушивают своих жертв, а пальцы им дробят молотком, чтобы проще было снять кольца. Лондонцы к каждому незнакомому лицу присматривались с подозрением. Неудивительно, что мама столь сурово покарала обычную оплошность.

При упоминании матери на глаза Мари набегают слезы, и Ди ласково гладит ее трясущиеся плечи. На какой-то миг наши взгляды пересекаются. «Это не я, Ди, не я!» Сестра чуть заметно кивает: верю.

— Мисс Ланжерон, — обращается Джулиан к Олимпии, — я вынужден задать вам вопрос, который, при всей его нескромности, вовсе не имеет целью вас оскорбить.

— Какой еще вопрос?

— Об источнике доходов вашей матушки. Я попытался навести об этом справки, и скажу вам начистоту — мои попытки до сих пор не увенчались успехом.

— Maman говорила, будто papa оставил нам немалый капитал, а она пустила деньги в рост и теперь мы живет за счет ренты, — отвечает Олимпия задумчиво. — Хотя у меня на сей счет иное мнение.

— Вы не откажетесь им поделиться?

— Почему бы и нет? Maman занималась коммерцией, это как пить дать. По мануфактурной части. Я своими глазами видела бумаги, в которых упоминались рулоны тканей. Пару раз в год она ездила во Францию, но на все мои расспросы лишь отнекивалась.