Насколько мы близки - Сьюзен С. Келли Страница 33

Ее решение меня озадачило.

– Почему, собственно, пионы? Розы, как ни крути, лучше. Цветов больше, период цветения дольше.

– Зато и внимания требуют больше. Опрыскивай их без конца, подкармливай, подрезай.

– И что?

– И то. Им слишком много всего нужно. Преданность. Усердие, время, внимание, забота, любовь.

Что правда, то правда, с этим спорить не приходилось. И в конце концов Рут заказала пионы – «пенни», как упорно называла их Слоун, – а я купила розы. Всего лишь проблема выбора.

Я потыкала носком ботинка утрамбованный пятачок земли. Близкое соседство парка избавило наши дворы от традиционных качелей, но деревянная дощечка самодельных качелей долгие годы болталась на веревке, свисавшей с самой толстой ветки дерева на лужайке Рут. Дощечку давно сняли, но площадка так и осталась утоптанной, мертвой, слишком затертой детскими ногами, чтобы когда-нибудь зазеленеть травой.

– За пасхальным столом я буду думать о тебе, Рут. Как ты скользишь вниз по снежному склону или пьешь горячий шоколад в каком-нибудь «послелыжном» баре, пока мы тут обжираемся тривиальным барашком и мятным пудингом. – Не дождавшись ответа, я продолжила: – Ненавижу баранину. С детства ненавижу, хотя она и считается пасхальным деликатесом. Вечно от нее пленка жира на нёбе, точь-в-точь как от тех жутких леденцов, которыми нас одаривали на днях рождения, помнишь? Между прочим, мы еще и яйца не красили. (Рут по-прежнему молчала.) Могла бы и нас пригласить, – брюзгливо добавила я, изображая обиду.

Рут выпрямилась и повернулась ко мне:

– А ты поехала бы?

– Нет, – отозвалась я честно и виновато. – Ничего не вышло бы. Мы не можем. Слишком дорого и слишком неожиданно. Не обращай внимания, Рут. У меня приступ пошлой зависти. Хорошо там, где нас нет, и все такое.

Рут кивнула, принимая оправдание.

– Тебе когда-нибудь хотелось чего-нибудь очень сильно? Так сильно, что кажется, умом тронешься, если не получишь?

Я улыбнулась.

– Ну? – сказала Рут.

– Лет в тринадцать я спросила отца, как узнать, что любишь человека настолько, чтобы выйти за него замуж. Папа ответил, что когда трудно дышать, думать, даже существовать в разлуке с другим человеком -значит, это та самая любовь. Наверное, аналогичная ситуация и с желаниями. Я помню, как думала, что тронусь умом без Скотти. У тебя тоже так было?

Облизнув губы, Рут вновь посмотрела на соседские пасхальные яйца.

– Черт бы тебя побрал с твоей пресловутой памятью, – отозвалась она с наигранным возмущением.

– Память – это капитал писателя, – процитировала я не помню кого.

– Ладно, а потом? Неужели потом тебе ничего не хотелось так сильно, что ты на все была готова, лишь бы удовлетворить это желание? Если бы только смогла понять, чего именно тебе хочется?

Уловив настойчивость в ее тоне, я вспомнила давнишнее мимолетное замечание Скотти насчет Рут: «У нее вечно такой вид, словно она до чего-то докапывается, что-то ищет. Не иначе как смысл феминизма». Я сочла подобное отношение высокомерным, о чем и сообщила Скотти. Теперь же в голосе Рут звучало столь страстное желание докопаться до истины, что его, казалось, можно было потрогать.

– Да, – ответила я. – Кое-чего мне хочется.

– Чего?

Я заглянула Рут в глаза и пожала плечами. Мы были настолько близки, что признание далось мне без тени стыда и неловкости.

– Я никогда не мечтала о собственной исключительности, но мне хочется, чтобы кто-нибудь назвал меня подающей надежды.

– Боже, Прил! – Она взяла мою ладонь, рассеянно покрутила обручальное кольцо. -Кто-нибудь другой? Тебе необходимо подтверждение? Разве недостаточно твоей веры в то, что ты подаешь надежды? – Рут пнула фиалку, посягнувшую на территорию пионов.

– Наверное, нет…

Рут воткнула подпорку у последнего пиона и выпрямилась:

– Готово.

Когда кусты войдут в силу, подпорки скроются под их плотной зеленью.

– Знаешь, что самое сложное в выращивании пионов? – Рут отряхнула руки.

– Сложное?

– Каждый год принимать решение, срезать ли цветы для ваз в доме – или любоваться на кустах. Как по-твоему, это сумасбродство? Джерри, конюх Наоми, – тоже любитель пионов, у него на участке двадцать на двадцать высажено четыре дюжины кустов. И знаешь что? Он не ломает себе голову над дурацким выбором. Просто никогда не срезает – и все дела. Ему достаточно, что этот пятачок земли заполнен цветами. – Она вскинула руки. – Ну почему я лишена дара просто радоваться, глядя, как они растут?

– Может, это чисто мужское качество? Гордость производителя? – со смехом предположила я, но Рут не подхватила шутку. -А совместить никак нельзя? Половину срезать, а половиной любоваться в естественном виде?

– Пожалуй, ты права, – тихо и невпопад согласилась Рут. – Пожалуй, это чисто мужское.

Печаль приглушила ее голос – какая-то гнетущая тяжесть, которую я не могла постичь.

– Ты ведь никогда не возражала против пионов в вазах, – осторожно сказала я.

– В вазах у них такой растрепанный, неопрятный, тоскливый вид.

– Помнится, ты как-то говорила, что увядающие пионы пахнут сексом, – возразила я, и она кинула на меня быстрый взгляд. – Да бог с тобой, Рут! – Я вдруг прониклась глубиной ее недоумения перед простейшей дилеммой. – Они ведь и на кустах в конце концов будут растрепанными и тоскливыми. Она прикоснулась к бутону – крохотный, как горошина, он еще был туго упакован в зеленые лепестки с красноватыми кончиками.

– Вот что я, в сущности, люблю больше всего. Больше даже, чем сами цветы. Обещание. – Ее ладони заскользили по кустам, чуть задерживаясь на каждом бутоне. – Тридцать восемь. Четыре года возни – и вот наконец результат.

Мне не составило труда понять Рут, постичь смысл ее слов. Крохотные горошины таили в себе роскошные возможности. Месяц спустя, постепенно наливаясь силой, они уже будут походить на мраморные шарики.

– Ты была права насчет пионов, – неожиданно сказала Рут. – Уж очень быстро они отцветают. Но, боже, до чего красивы, правда? Кружевные лепестки. Роскошь. Белые как снег. Или розовые, розовые, как… как Пасха. – Она провела ладонью по глазам. – Помнишь праздник, который Рослин устроила для Бетти и Слоун?

Конечно, я помнила. А кто бы забыл подобное совершенство, задуманное и воплощенное в жизнь ради двух пятилетних девчонок, не способных оценить вложенный труд, и четырех таких же малолетних подружек? Рослин взяла напрокат длинный стол, устлала крахмальной белоснежной, расшитой скатертью, накрыла «по-взрослому», с серебряными вилками-ложками и тончайшим фарфором. В центре стола выстриженный из карликового деревца пасхальный кролик держал в лапках серебряную корзинку с живописными яйцами, которые Рослин проколола, выдула и старательно расписала тонкими кисточками. Атласные ленты развевались на многоярусной подставке для торта, украшали зеленую шею кролика и оплетали крученые серебряные ручки корзинки. Праздничное угощение было оформлено только в светлых и пастельных тонах: зеленоватые мятные шарики и половинки миндаля в гофрированных бумажных стаканчиках, шербет из малины и лайма, лимонно-желтый торт-безе под розовой глазировкой. Каждая гостья получила в подарок настоящее сокровище, мечту любого ребенка в моем собственном детстве: гигантское яйцо, колючее от переливающихся сахарных крупинок, с ободом из твердой розовой глазури вокруг смотрового «глазка». Внутри яйца скрывалась весенняя диарама, сказочный трехмерный пейзаж из цветов и холмиков изумрудной травы, под которыми прятались пасхальные яйца. Девчонки были очарованы миниатюрными шедеврами, столь тонко схваченными, столь безупречно исполненными. Их нельзя было есть, ими нужно было любоваться. Но где они теперь? Где их пленительная безупречность? Пылятся на чердаке, в коробках, поблекшие и осыпавшиеся от жары, прилипшие к подтаявшим рождественским свечкам. Все это символы. Детали. Такие же, как крестики – символы вербного воскресенья, заброшенные в ящик кухонного стола и грозящие рассыпаться пылью под рукой, выискивающей среди прочего хлама отвертку или спички.