Маленькая ручка - Женевьева Дорманн Страница 33

Он знает, что Каролина умеет переворачивать дома вверх дном, оздоровлять их, делать веселыми, красивыми и живыми — что в Париже, что на Шозе. Где Каролина пройдет, там палас не расти: она его заменит. Это у нее, наверное, от матери: жажда ломать, чтобы строить, менять цвета стен, покрытий, все разрушать до основания и начинать с нуля. Другое дело, что если она и унаследовала это свойство от Козочки Перинья, то, по счастью, у нее другой вкус! Но чистая правда то, что ничто не доставляет ей такую радость, как стойка, пахнущая деревом, свежей штукатуркой и краской. Она любит подвижные дома, незаконченные, которые еще не начали рассыпаться и умирать. Ей бы надо было стать архитектором.

Она уже много поработала над бывшей хижиной бондаря Шевире. Тот бы ее не узнал. Однако Каролина, меняя что-либо в доме, думает не о нем и даже не об Огюсте, а о Лазели, которую не знала ни она, ни Сильвэн. Этот дом, который Лазели любила, остался ее домом спустя много лет после ее смерти. Каролина чувствует там ее привычное присутствие, особенно, сама не зная почему, в одном месте в комнате, ставшей гостиной, — в углу налево от камина, у маленького окошка, выходящего на море. Может быть, у Лазели была привычка стоять там и смотреть в это окно. Ее присутствие не враждебно. Лазели наблюдает за тем, что делается, и все, и Каролина порой чуть ли не спрашивает ее мнения. Она никогда не говорила об этом с Сильвэном, боясь, что он будет над ней смеяться или назовет чокнутой, но ее несколько раз не то чтобы вдохновляла — это слишком сильно сказано, — но таинственным образом направляла воля, принадлежавшая только Лазели. Взять, например, хоть старую книгу, которую она откопала у одного старьевщика в Гранвиле и где объяснялось, как ивовой веточкой находить источники. Она купила книгу и привезла на Шозе, чтобы изучить. И в тот же вечер Мари Латур, местная уроженка, приходившая делать уборку, заговорила с Каролиной о засухе, свирепствовавшей тем летом, и о том, что на острове боятся нехватки воды. Резервуар на пристани уже почти пуст, а от сторожа на маяке она узнала, что из Шербура вызовут танкер, чтобы его пополнить. Мари добавила:

— А ведь говорят, что есть она, вода-то, на острове! Старики бают, здесь повсюду полно источников. Да пойди найди!

Совпадение между этим разговором и книгой, купленной утром, поразило Каролину. Все следующее утро она провела в болотистых зарослях кустарника в поисках ивовой палочки с двумя уравновешенными веточками и с третьей посередине, как было сказано в книге, и в конце концов нашла. Ее обуяла радость, странное возбуждение. Кто-то — может, Лазели? — подталкивал ее, приказывал искать источник, и она стала медленно ходить по саду по квадратам, крепко держа перед собой ивовую палочку. Сначала ничего не происходило, но вдруг, в глубине сада, в тенистом месте, заросшем бузиной, палочка резко наклонилась к земле. Каролина повторила опыт несколько раз, и на том же месте странная сила пригибала к земле палочку, которую она довольно крепко держала между большими и указательными пальцами.

Она торжествующе объявила Сильвэну, что нашла источник. Естественно, он ей не поверил, даже когда она повторила опыт у него на глазах. Он сам попробовал, но ничего не произошло, и Сильвэн спокойно растолковал ей, что она стала жертвой иллюзии, что ей казалось, что она видела, как палочка опустилась, из-за ее желания найти источник. Но Каролина не отступала. Кто-то (Лазели?) подсказывал ей стоять на своем. Она поссорилась с Сильвэном, и тот ушел, хлопнув дверью. Она не видела его целый день, но вечером он устало уступил:

— Ладно, делай что хочешь! Я молчу! Раз уж ты вбила себе что-нибудь в голову… Но ты знаешь, во сколько нам обойдется бурение?

— Это неважно, — ответила Каролина. — Я все устрою. Это мой источник!

И она пригласила подрядчика из Гранвиля. Скважину бурили, бурили. Затем наткнулись на гранит, и подрядчик сказал, что нужно рвать динамитом, если хочешь продолжать бурение.

— Очень хорошо, — сказала Каролина, — принесите динамит.

И источник нашли на глубине пяти метров. И вырыли вокруг колодец. И Сильвэн посмотрел на жену с боязливым восхищением в глубине глаз. Это не помешало ему впоследствии беспокоиться о расходах на дом, в которые она входила и хотела по большей части взять на себя, чтобы быть вольной делать в доме все, что ей заблагорассудится. И добавила: «Подарил ты мне Шозе или нет?»

Он подарил ей Шозе, отошедшие к нему после смерти деда. С согласия матери, братьев и сестер, предпочитавших ездить купаться в более теплых морях. Так что дом Сильвэна Шевире принадлежит Каролине, всегда умеющей найти нужные деньги для выполнения своих планов. Сильвэн, от которого она прячет сметы и счета, чтобы, как она говорит, не ругался ее осторожный фининспектор, — Сильвэн подозревает, что она порой обращается к отцу, чтобы оплатить работы. Он знает, что она хорошо зарабатывает в рекламном агентстве, где работает уже пять лет, но все же ему трудно угнаться за ее отношением к деньгам, которые она определяет как «картинки для делания подарков». Каролина решительно не хочет ничего знать о том, что такое резерв, бюджет. Она ощетинивается при слове «экономия» и развивает свою нелепейшую, на взгляд Шевире, теорию о деньгах, называя их обычно жаргонными, детскими словечками, всегда одновременно уничижительными и поэтичными: гроши, бабки, фантики, капуста. Деньги для Каролины — это нечто волшебное, удовлетворяющее все капризы открывающее все двери, но не выносящее того, чтобы его измеряли или, еще того менее, сберегали. Если ими распоряжаться разумно и осторожно, они улетучиваются.

Напротив, если использовать их безрассудно, без уважения, легкомысленно и не считая, они возвращаются, словно по волшебству. Для Каролины это вопрос веры, который она основывает на библейской притче о птичках и лилиях, «которые не сеют и не жнут», но, милостию Божией, всегда находят, что поклевать и во что одеться.

Она старается победить скептицизм Сильвэна:

— Уж поверь мне, это правда. Я бог знает сколько раз испытывала это на себе. Когда, например, у меня на счету в банке осталось кот наплакал, и я тогда рассудительно принимаюсь экономить, крохоборствовать, — пиши пропало, ничего не остается. Напротив, если, в этот самый момент, я делаю какую-нибудь пустую трату, совершенно ненужную, совершенно неразумную, разоряющую меня в один день, — клянусь тебе: Бог мне улыбается и откуда-нибудь на меня падает манна, какой я и не ждала: кто-нибудь возвращает мне деньги, на которые я уже больше не рассчитывала, или в агентстве мне заказывают неожиданную и хорошо оплачиваемую работу. Или я нахожу деньги на улице.

— На улице?

— На улице, милый! Однажды, когда я была в Англии, я застыла как вкопанная перед витриной антиквара, где был маленький морской пейзаж XIX века — ужас до чего красивый. Я глаз от него не могла отвести. Мне хотелось его иметь. Он уже был моим, когда я смотрела на него через стекло. Я не устояла. Вошла и купила его. Чистое безумие, за несколько минут съевшее все, что родители дали мне на месяц. А было как раз начало месяца. И я никого не знала в Лондоне. Короче, с картиной под мышкой, я сажусь в скверике выкурить сигарету и спокойно подумать о том, как позвоню родителям, чтобы прислали мне немного капусты, или же, если откажут, решить, в какой ресторан в Сохо устроиться судомойкой, чтобы дожить до следующего перевода, когда вдруг рядом со мной, у ножки скамейки, где я сидела, что ты думаешь, я вижу? Конверт из крафт-бумаги, пухлый и запечатанный, и на нем ничего не написано. Знаешь, что в нем было? Фунтов стерлингов почти на двадцать тысяч франков! В два раза больше стоимости моей картины!