Колыбельная для двоих - Барбара Вуд Страница 33

Тед повернул переключатель кондиционера на максимум. Он посмотрел на сидевшую рядом с ним Люссиль — на ее напряженное лицо, на тонкую линию губ — и подумал о предстоящих шести месяцах.

Глядя вперед на транспортное пересечение, Тед снова услышал голос отца Криспина.

— Что касается ребенка, то пока никаких бумаг подписывать не нужно. Это можно будет сделать в первые полгода после его рождения. Там уж вы решите, будете ли отдавать ребенка на усыновление или нет.

Тед бросил взгляд на дочь. Мария, казалось, ничего не слышала.

В конце их короткой неловкой встречи отец Криспин попросил Марию задержаться на пару минут, поэтому Тед и Люссиль пошли к машине одни. Когда, спустя несколько минут, Мария появилась на улице, по ее лицу ничего нельзя было прочесть.

Глядя сейчас в зеркало заднего вида на то же отрешенное выражение лица, он понимал, что его дочь не собирается оказывать никакого сопротивления. Тед поймал себя на мысли, что от этой сегодняшней поездки ему стало на душе несколько легче.

Люссиль Мак-Фарленд провела неделю не лучше, чем Тед, едва обращая внимание на избрание Папы Римского — Павла VI — и практически не смотря по телевизору его коронацию. Она обзвонила своих подруг и приятельниц и, пожаловавшись на то, что подхватила грипп, заперлась в доме. Несколько раз она думала о том, чтобы снова предпринять попытку и поговорить с Марией, но так и не решилась на это — в какой-то степени из-за боязни отказа, но в основном из-за того, что ей нечего было сказать дочери. Так же, как и муж, Люссиль не знала, что делать; ей нужно было время, чтобы хорошенько подумать обо всем, взять контроль над ситуацией в свои руки и, быть может, найти способ изменить ее.

Прежде всего она последовала совету отца Криспина и удалила двенадцатилетнюю Эми из дома.

Вечером после попытки самоубийства Марии Люссиль позвонила двоюродной сестре в Сан-Диего и спросила, не может ли она взять к себе на неделю Эми. Двоюродная сестра, ровесница Люссиль, у которой была тринадцатилетняя дочь, сказала, что она с радостью примет ее. Когда же о предстоящей поездке сказали Эми, то та пришла в неописуемый восторг. Девочки дружили уже давно и общались во время редких семейных встреч. Перспектива провести неделю в Сан-Диего в обществе своей ровесницы казалась сказочной.

Почувствовав первые признаки надвигающейся истерики, она сделала глубокий вдох; паника медленно отступила. Несмотря на умение управлять собой, сегодня утром Люссиль была на грани полного нервного срыва.

Она молча стояла на пороге комнаты Марии и наблюдала за тем, как ее дочь упаковывает свои вещи в маленький чемодан. Люссиль не могла сказать, чувствует ли дочь ее присутствие или нет. Двигаясь словно в гипнозе, девушка медленно достала из ящиков несколько вещей, аккуратно сложила их и положила в чемодан.

Люссиль хотела помочь ей, хотела сказать Марии, что из вещей ей нужно взять, так как она видела, стоя на пороге комнаты, что ее дочь брала очень мало. Несколько комплектов нижнего белья. Ночную сорочку. Летнее платье. Просторное домашнее платье в гавайском стиле. Дневник. И напоследок маленькую бутылочку с водой в форме Пресвятой Девы Марии, с короной в качестве пробки. Увидев, как последний предмет — самое драгоценное из имущества Марии — исчез в ее чемодане, Люссиль повернулась и побежала в конец коридора, где она, прислонившись щекой к стене, безмолвно взмолилась: «Ради Бога, Мария Анна Мак-Фарленд, скажи что-нибудь! Закричи! Заплачь! Что угодно! Только не молчи…»

Когда боль снова дала о себе знать, на этот раз сильная, близкая к тому, чтобы поглотить ее, Люссиль Мак-Фарленд поднесла ко рту кулак и прижала его к губам. Последняя неделя была безрадостной. Все три недели — настоящим кошмаром. Неужели Тед, отец Криспин и доктор Вэйд действительно думают, что, услав Марию из дома, они тем самым смогут вернуть в их дом мир и покой?

Из трех человек, сидящих в машине, только у одного не было ни малейших эмоций по поводу цели этой поездки. В жизни Марии не было ничего нового: каждый день был похож на предыдущий, бесконечная череда унылых, безрадостных дней. Она дважды встречалась с доктором Вэйдом. Длинные нити, скрепившие края раны, были удалены, так что теперь на руках были видны лишь тонкие красные шрамы. Также он снова сделал несколько анализов крови и мочи и взвесил ее. Когда он предложил провести гинекологическое обследование, Мария покорно согласилась. Он был добр и дружелюбен по отношению к ней и во время двух их встреч, как ей показалось, был на грани того, чтобы что-то сказать ей. Но каждый раз он отказывался от этой идеи, чему Мария была весьма рада. Несомненно, доктор Вэйд хотел прочитать ей лекцию или спросить ее о том же, о чем спрашивали ее все остальные.

На прошедшей неделе произошли два события, которые должны были привлечь к себе, пусть и ненадолго, даже ее внимание, но не привлекли. Первым событием был телефильм с Президентом Кеннеди, где он стоял перед огромной толпой и кричал: «Ich bin ein Berliner!» [11].

Второе событие произошло, когда она лежала в постели на спине и водила рукой по животу. Там, в низу живота, она нащупала небольшую выпуклость.

Мчась по шоссе и глядя на мелькающие дома, Мария вспомнила о коротком разговоре с Эми, произошедшем между ними накануне. Было решено сказать Эми неправду. Мария собиралась провести лето в Вермонте, в гостях у давней школьной подружки. Потом, когда Мария не вернется к началу учебного года, будет придумана еще одна ложь, например, что она сломала во время прогулки ногу.

Всю неделю со дня ее выписки из больницы Марии ужасно не хватало Эми. Младшей сестре запретили навещать ее, а потом услали в Сан-Диего, и к тому времени, когда она вернулась домой — только вчера, — Мария изголодалась по общению с ней.

Однако двенадцатилетняя Эми, которой еще не сказали о том, что на следующий день Мария уезжает, умчалась на улицу, чтобы рассказать друзьям о своих приключениях. К тому моменту, когда Эми вернулась, настало время ужина, и Мария, снова почувствовав тошноту, не присутствовала за столом.

Побыть наедине с сестрой Мария смогла только поздно вечером.

Мария мысленно представила комнату младшей сестры.

Царящий в ней хаос, бросающаяся в глаза несообразность соседства портрета Иисуса с музыкантами из популярной группы. Ярко-оранжевая наклейка на доске для записей с надписью «Скажи нет Никсону».

Увитая свежими одуванчиками гипсовая статуэтка Девы Марии. На кровати, обложкой вверх, лежал последний новомодный бестселлер. Из динамиков проигрывателя звучала популярная на этой неделе песня Эми «Телстар». Эми сидела «по-турецки» в центре комнаты и вязала осьминога из розовой пряжи.

Мария постучалась и, решив, что Эми услышала стук, просунула в комнату сестры голову.

— Привет. Можно войти?

— Эй! — воскликнула Эми, быстро спрятав ножницы и пряжу за спину, — стучаться нужно!

— Я стучала, — Мария бросила взгляд на проигрыватель, — очень громко, можно сделать немного потише?