Жемчужина императора - Жюльетта Бенцони Страница 33

– Черт возьми! Если в этом году у полиции такая форма, я немедленно поступаю туда на работу!

– Может быть, это и неплохая идея, если вспомнить о твоей... смежной деятельности. У тебя было бы хорошее прикрытие...

Тем временем полицейский успел заметить друзей и направился к столику, за которым они сидели. Альдо встал навстречу комиссару:

– Надеюсь, вы сейчас не на службе и не откажетесь поужинать с нами?

Жорж Ланглуа нечасто улыбался, что придавало его улыбкам особенное очарование:

– На службе-то я всегда, а сюда только зашел на минутку. Но я вам очень благодарен.

– Неужели вы хотите сказать, что уходите прямо сейчас? Не послушав Машу Васильеву?

– Я ее уже слышал... в другом амплуа! И не могу позволить себе поддаться чарам такого прекрасного голоса. Улисс хотя бы велел привязать его к мачте корабля. Но... я охотно вернусь послушать ее пение, когда история закончится.

– Надеюсь, это произойдет скоро. Ваш Наполеон VI мне совсем не нравится.

– А мне и того меньше. Доброй ночи, господа!

Коротко поклонившись, Ланглуа непринужденной походкой удалился в сторону гардероба.

– С чего это тебе вздумалось его приглашать? – сердито спросил Адальбер. – Готов признать, что он элегантно выглядит, но как-то одного этого маловато, чтобы делить с ним хлеб-соль.

– А почему бы и нет? Он, знаешь ли, великолепная ищейка! Кстати, а почему бы тебе не поинтересоваться у него насчет твоего приятеля Латроншера!.. О, нет, только не это! Такого просто быть не может!

В самом деле, из-за роскошной, шитой золотом бархатной портьеры показался еще один персонаж, правда, по части одежды сильно уступавший денди с набережной Орфевр: Мартин Уолкер наряжаться не любил и остался верным своему поношенному твиду, бриджам, вяло пузырившимся над гольфами, и грубым ботинкам на толстой подошве. Так же, как и Ланглуа, он остановился у входа, чтобы закурить, и уже достал из кармана трубку, но важный метрдотель, смотревший на него с почти осязаемым отвращением, вовремя подоспел, чтобы уберечь своих гостей от тошнотворных миазмов.

– Зачем он-то сюда явился? – вслух размышлял Альдо. – Должно быть, приметил Васильевых на аукционе...

Князь проворно поднялся с места и взмахнул рукой, чтобы привлечь внимание журналиста. Адальбер возмутился:

– Уж не хочешь ли ты и этого тоже пригласить с нами поужинать?

– «Почему бы и нет?» – снова спрошу я. Он ведь пообещал мне очень важные сведения... Я и не думал, что мы с вами так скоро увидимся, – прибавил Морозини, обращаясь к Уолкеру, который поспешил откликнуться на его зов. – Я собирался завтра утром наведаться в вашу газету, чтобы с вами поговорить, но вы меня опередили. Садитесь же, прошу вас...

Уолкер не заставил долго себя уговаривать и не стал возражать, когда Морозини попросил поставить еще один прибор. Напротив, когда в его бокале вскипели первые пузырьки шампанского, на его довольно-таки обаятельном лице с большим насмешливым ртом, кривоватым носом и голубыми глазами, смотревшими прямо и смело, – именно это и делало физиономию привлекательной, – расцвела почти детская улыбка неисправимого лакомки. А появление икры привело его в настоящий восторг.

– Если вы всегда так обходитесь с прессой, нет ничего удивительного в том, что она вас обожает. – Я обхожусь с вами по-дружески, потому что надеюсь на взаимность. Сегодня днем вы кое-что мне пообещали...

– Я об этом не забыл и благодарен вам за то, что вы позволили Марии уйти. Я уже говорил вам, что это очень несчастная девушка.

– Тем не менее она замешана в убийстве Петра Васильева, поскольку явно связана с убийцами. Не забывайте о том, что я видел ее в его квартире вскоре после похищения и что я следовал за ней до места преступления... где она словно по волшебству исчезла вместе с ними...

– Знаю. Она сама мне об этом сказала.

– Вы с ней так близко знакомы?

– Достаточно хорошо знаком! Больше того, именно я устроил ее в Фоли-Рошешуар, не то она умерла бы с голоду.

– Она работает в театре?

– Слишком громкое слово – всего-навсего в мюзик-холле и далеко не лучшем. Она танцовщица. Согласен, красавицей ей не назовешь, но она хорошо сложена, и ноги у нее великолепные...

Затем, повернувшись к Адальберу, который смотрел на него так, словно ждал, что журналист сбежит, прихватив столовой серебро, заметил:

– Я где-то слышал ваше имя: вы, кажется, археолог?

– Египтолог, – уточнил Видаль-Пеликорн, на челе которого начали мало-помалу рассеиваться грозовые тучи. – Вот уж не думал, что мое имя известно господам газетчикам.

– Разумеется, не всем, но я – особый случай. Я всегда пытал настоящую страсть к предметам, выкопанным из земли, которые нередко могут много о чем порассказать. Вот потому и знаю, кто вы такой...

И, сжалившись над Видаль-Пеликорном и желая дать ему время оправиться от смущения, Уолкер принялся неспешно делать себе очередной бутерброд с икрой. Альдо вернулся к прежней теме:

– Мне хотелось бы поговорить с госпожой Распутиной. И чем раньше, тем лучше...

– Что вы надеетесь от нее услышать?

– Надеюсь что-нибудь узнать о ее опасных приятелях. Я вполне готов допустить, что она не участвовала в убийстве Петра, но она все равно остается сообщницей. Кроме того, я убежден в том, что эти люди имеют отношение к убийству в зале особняка Друо.

– Наверное, вы правы, но, пусть даже Мария и была там, к убийству она отношения не имеет. Что касается сведений о тех, кого вы именуете ее опасными приятелями, можете быть уверены в том, что она ничего не сможет вам сообщить...

– А вы-то что об этом знаете? – вкрадчиво спросил Адальбер.

Уолкер наградил его широчайшей и слегка насмешливой улыбкой.

– Неужели вам не приходило в голову, что я с ней уже поговорил на эту тему? Я тоже – лицо заинтересованное, причем в первую очередь! Только представьте себе, какую статью я мог бы написать о своей встрече с Наполеоном VI!

– Вы в курсе? – сухо поинтересовался Альдо. – Каким образом?

– Мария мне о нем рассказала... хотя сама никогда в глаза его не видела.

– Объясните, сделайте милость!

– О, все очень просто, – вздохнул Уолкер, протягивая пустой бокал, чтобы его наполнили. – Я не стану пересказывать вам ее биографию, потому что это было бы напрасной тратой времени: если вы с ней встретитесь, она сама выложит вам всю свою жизнь со всеми подробностями. Скажу только, что после множества мытарств они с мужем, неким Борисом Соловьевым, бежали из Санкт-Петербурга, оказались в конце концов в Париже. Здесь Мария рассчитывала на помощь некоего банкира по фамилии Рубинштейн, но тот испарился. Муж, не выдержав обрушившихся на семью испытаний и непосильной работы – он брался за все, чтобы прокормить жену и двух малышек! – умер, и Мария, продав все, что еще оставалось ценного, оказалась в полной нищете. И тем более жестокой нищете, – сумрачно пояснил журналист, – что она не могла надеяться на поддержку других русских беженцев: ведь для них дочь Распутина была отмечена печатью проклятия. Вот тогда-то она и откликнулась на объявление: требовались хорошенькие девушки, умеющие танцевать. Она пришла по указанному адресу, но человек, который занимался отбором, чуть не свалился со стула, услышав ее имя, и сказал, что ее место не здесь, пусть едет в Америку и разыгрывает свою комедию перед янки. В полном отчаянии она добрела до кабачка на Монмартре и там принялась глушить коньяк, чтобы хоть ненадолго забыть о своих горестях и разочарованиях. Именно в этом кабачке я ее и встретил. Бедняжка была донельзя жалка, и я всеми силами старался ей помочь. Поэтому мы с приятелями и устроили ее в Фоли-Рошешуар: надо же было как-то существовать. Там ее имя и талант, – а она не без способностей! – привлекли несколько поклонников, в числе которых был некий Аарон Симанович, в свое время служивший секретарем у Распутина. Именно он уговорил Марию подать в суд на князя Юсупова, который выпустил книгу, где рассказал о своей истории со старцем.