Дворец из песка - Анастасия Дробина Страница 33

Чела и Яшка объявились только вечером следующего дня, и то лишь на минуту: собрать вещи и заявить, что они летят на Рождество в Париж. Яшка сиял тульским самоваром. Чела была бледна, молчалива – но спокойна. Мы помогали ей укладывать чемодан, ни словом не заикаясь о том, что в рождественские праздники ее отсутствие в ресторане крайне плохо скажется на прибыли. Было ясно, что говорить об этом нет смысла.

Леший пропадал дольше. Мы с Милкой обегали весь Лидо и даже заглянули в публичный дом к маме Розе. Нас приняли на виа Анкоре довольно тепло, но Лешего не оказалось и там. Сонька рыдала и с утра до ночи пила валерьянку, пророча себе выкидыш. Милка злилась молча, я приставала к Шкиперу:

– Ты знаешь, где он?

– Ну, только одно мне счастье в жизни – папашку вашего всеобщего пасти… – отмахивался он. – Явится, никуда не денется. Чтоб он свою кормушку бросил – да удавится раньше!

Шкипер, как обычно, оказался прав. Леший явился примерно через неделю, вечером, пришел прямо в ресторан, сдернул меня с эстрады, едва дождавшись, пока я доиграю Милке «венгерку», и объявил, что пора открывать у нас стриптиз.

– Такие бабки можно делать! Люстру в доме золотую повесишь! Вот только налоги сразу вверх подпрыгнут… ну, это твой Джино разберется, для того и держим. Вот послушай: в начале сезона берем двух шлюх, можно даже и Лу, дешевле обойдется, ты с Жиганом поговори, чтоб не выступал из-за этого, а вторую я сам приведу…

Пока я пыталась представить, что скажет по этому поводу Жиган, и напряженно соображала, зачем в доме золотая люстра, Леший не давал мне опомниться и в красках рисовал открывающуюся перспективу. Казалось, он вовсе не помнил о том, что случилось неделю назад. Я, разумеется, напоминать не стала.

После новогодних праздников Яшка и Чела вернулись в Лидо. Чела встретилась с Лешим как ни в чем не бывало, тот тоже предпочел сделать вид, что все в порядке. Отец и дочь в самом деле были очень похожи: видимо, каждый решил, что плохой мир лучше доброй ссоры и не стоит из гордости или обиды портить кое-как налаженную жизнь. К тому же Чела привезла два огромных чемодана с приобретенными в Париже туалетами, кучу подарков для всех и кольцо с таким бриллиантом, что позеленевшая от зависти Милка долго отказывалась признать его настоящим.

– Яшенька, может, ты и меня замуж возьмешь? – умильно интересовалась она у Жамкина, разглядывая голубоватый, искрящийся камень на свет. – Я лучше Челки борщ готовлю…

– Милка, рад бы, но не могу, – серьезно отказывался Яшка, пряча в разноцветных глазах усмешку. – Я, во-первых, не султан… а жаль… А во-вторых, у меня от твоего визга давление подымается, а все остальное падает на фиг совсем. Кабы ты хоть орала потише…

– Я молчать буду! – молитвенно прижимала руки к груди Милка. – Яшенька, видит бог, слова не скажу! Ты мне раз в неделю вот такой камушек – а я молчу, как рыба! Идет?

– Уй, не верю я тебе, Туманова, ну вот совсем… – кокетничал Жамкин, поглядывая все-таки с опаской на Челу: не обидится ли та. Но Чела улыбнулась Яшке спокойно и уверенно, а Милке сказала:

– Помру – заберешь.

– Яшку или колечко? – хмыкнула та.

– Что больше нравится.

– Проститутки проклятые… – не очень тихо бурчал из коридора Леший, но – не вмешивался.

Весной произошли два важных события: открытие сезона и Сонькины роды, увенчавшиеся появлением двух девочек-близняшек, коричневых, кудрявых и, к счастью, очень похожих на мать. В доме появились соски, пеленки, распашонки, памперсы и двойная красная коляска со смешной мордой Микки-Мауса. Сонька ходила заспанная, усталая и счастливая, кормила девочек грудью, сама вставала к ним по ночам, хотя мы постоянно предлагали свою помощь, заставляла всех мыть руки и ведрами пила чай с молоком, важно уверяя: «Это для хорошей лактации». От такого умного слова терялся даже Леший, и его наследницы росли в идеальных условиях. Кстати, их появление отвлекло Лешего от сомнительной идеи стриптиза, чему я была несказанно рада.

В июне сезон был уже в разгаре, и поэтому известие о грядущей свадьбе Мариты в Москве застало нас врасплох. Марита была самой младшей сестрой Милки, и тетя Ванда не собиралась отдавать ее замуж раньше восемнадцати лет. На данный момент Марите едва исполнилось семнадцать.

– Мама, она не беременная?! – взбудораженно орала Милка в трубку, в то время как мы кольцом стояли рядом и ловили каждое слово. – Чего «дура», время-то сейчас какое!.. А кто ее берет? Степка? Чей Степка, васильевский? Чеметровский? Александронок? А какой, старший или младший? У старшего мозгов нет никаких, и дядька в Рузе запоями пьет… Ага… Ага… Это они врут, у них отродясь таких денег не было… Ах, Николай Петрович даст… Ну, может, и даст, кто его знает, под старость крыша-то уехала… То есть нам лететь, что ли? Всем?! А сезон?! Что значит «сестру не любишь»? Это я семью не уважаю?! Да я, если хочешь знать!.. Нет, Леший денег не даст. Нет, сдохнет, не даст… Может, Шкипер… Я Саньке скажу. Да прилетим, куда мы денемся? Будь здорова! Привет этой сопливке передай! Скажи, чтоб платье с поясом не шила, она в нем как холодильник двухкамерный будет…

Положив трубку, Милка уставилась на нас. Вернее, на меня.

– Сколько надо? – сердито спросила я, сводя в уме дебет с кредитом. У меня были деньги, большая часть чистой прибыли ресторана шла на мой счет в банке, но я, зная, во что обходятся цыганские свадьбы, была уверена, что этого не хватит.

– Понимаешь, прилетают Лебедевы из Варшавы… – завела Милка. Далее воспоследовало долгое описание всей ожидаемой родни, прогноз расценок на свадебные машины, ресторан, еду, подарки и прочие необходимые вещи, сравнительный анализ семейных доходов и расходов, напоминание о недавних крестинах у Дашки, тоже съевших значительную часть бюджета, а также жалобы на инфляцию, нестабильное политическое положение и паршивых бедных родственников, которым лишь бы обожраться на халяву на чьей-нибудь свадьбе, а попробуй не пригласи!.. Все это было мне уже известно, и поэтому я, не ввязываясь в напрасные дебаты, поехала в банк.

Вечером я долго разговаривала со Шкипером по телефону, объясняя положение вещей и пытаясь отчитаться в предполагаемых тратах. Мой финансовый отчет он немедленно свернул, заявив, что у него и так есть от чего болеть голове, и неожиданно огорошил меня:

– Значит, увидимся.

– Ты в Москве?!

– И я, и наши все… Давай лети, только Абрека с собой возьми.

– Зачем?

– Да мало ли. И Бьянку с собой не волочи, пусть с Ангелом побудет. Чего ей тут пылью дышать, жарища…

Я послушалась – и через два дня мы с Милкой уже целовались на лестничной площадке нашего дома на Северной с тетей Вандой, Любкой, Дашкой, Маритой и братьями. А на следующий день в «Ауди» дяди Коли и двух «БМВ» братьев мы подкатывали к подмосковной усадьбе родителей жениха, где должна была играться свадьба и весь подъезд к которой уже был заставлен цыганскими машинами. Стояли теплые июньские дни, еще не запыленная листва тополей мягко шелестела под южным ветром, ясное солнце просеивалось сквозь нее золотистыми пятнами, отражалась в стеклах машин, в чисто вымытых окнах дома. Народу было, как обычно, – море. Вся площадка перед огромным двухэтажным домом из бело-розового кирпича была заставлена столами, вокруг них сновали цыганки и приглашенные официанты. В доме, на огромной кухне, можно было спокойно писать с натуры «Последний день Помпей»: все гремело, стучало, звенело, бранилось, визжало и тонуло в облаках пара и горячих брызгах. Мы с Милкой, повязав поверх нарядных платьев фартуки, кинулись было помогать, но на нас с воплями и смехом набросилась вся имеющаяся в наличии родня, – и вот мы уже сидим за одним из столов во дворе и рассказываем о наших делах в Лидо, а все вокруг завороженно слушают.