Беверли-Хиллз - Пат Бут Страница 32

– Довольно потешаться над своим стареньким папашей. Изобразим красивую пару, выходя в большой свет.

Плавательный бассейн «Сансет-отеля» в этот вечер был превращен в вулканический кратер. Адский дым вздымался над ним, а на водной поверхности, подсвеченной кроваво-алыми лучами, лопались пузыри газа. У бортиков толпилась публика, облаченная в черные одеяния. Из дальнего края бассейна выплыла вереница абсолютно черных лебедей, напоминающая похоронную процессию. Они медленно продефилировали перед гостями и уплыли опять во тьму.

Оркестр, аккомпанирующий зрелищу, тоже скрывался за дымовой завесой, но искусно управляемой, так что, повинуясь невидимой силе, из густой, почти вязкой на ощупь смеси выступал какой-нибудь инструмент или рука, отделенная от тела, или часть лица музыканта и губы, дующие в саксофон. Это был великолепный трюк, достойный всяческих похвал в завтрашней прессе. Исполнялся Вагнер, и грандиозность его музыки в сочетании с изобретательной картинкой и обилием шампанского «Жуае-Розе» 1979 года, розового, как разбавленная кровь, создавало необходимую атмосферу. Приглашенные Ливингстоном режиссеры праздника заслужили свой немалый гонорар.

Их выдумкам способствовали еще и природные силы. Никогда раньше до этого дня в году не расцветали так пышно гардении, магнолии, дикие орхидеи и прочие цветы в саду «Сансет-отеля». Их аромат веял над слоем удушливых испарений из бассейна, и стоило лишь кому-то из гостей выпрямиться во весь рост, как он из ада попадал в райские кущи. И тогда он вдыхал живительный калифорнийский воздух, который почему-то еще никто не догадался продавать в пластиковых бутылках с наклейкой «Беверли-Хиллз-эйр», а высокие пальмы, шелестя кронами, осеняли его крестным знамением.

Откуда-то из подземных глубин возникла фигура, облаченная в черный плащ, с лицом, скрытым под черной широкополой шляпой. Она шагнула в выплывшую из тумана лодку на дальнем конце бассейна. В движениях этого призрака наблюдалась некая скованность, как будто музыка, исполняемая оркестром, доставляла ему мучения. Фигура корчилась, а лодка тихо плыла сама по себе. А потом вдруг это закутанное в черное тело исторгло звуки. Оно запело. Слова, если кто-либо мог их различить, были полнейшей абракадаброй, да еще без рифмы:

Приди ко мне сейчас, ведь жизнь кончается,

Приди ко мне сейчас, ведь смерть близится.

– Я был бы рад, если б эта гадина упала с лодки и вымокла как следует, – прокомментировал Роберт на ухо дочери эту арию. А рядом с ними, в пяти футах от Роберта, Паула шептала на ухо Грэхему:

– Все это муть жуткая. Но как он устроил этот дым?

– Сухой лед, лапонька! Они его разместили даже на деревянных дощечках под перьями лебедей. А каждый их трюк управляется электроникой. Там сидит целая бригада инженеров.

– Я же только подала идею Ливингстону, а как он ее развил… – призналась Паула и тут же пожалела о своей откровенности.

– Пока еще твои идеи на рынке не стоят ни цента, но впредь ты ими не разбрасывайся.

Совет презираемого ею педика был должным образом оценен Паулой. Она постепенно начала вникать в сущность мира, который уж слишком легко принял ее в свои объятия поначалу.

Их троица не смешивалась с толпой, стояла чуть поодаль, маленькая, сплоченная ячейка внутри всеобщего праздника, но это еще более подстегивало радостное возбуждение Паулы. Она обрела друзей и попала в сказку. Самый лучший ее друг – Уинтроп Тауэр. Но если Уинти был для нее воплощением радости ее нового бытия, то Грэхем оставался для нее загадкой. Одно было ясно – он проявлял к ней интерес, правда, непонятно, какого свойства. Его глаза неотступно следили за ней. Если внезапно она оборачивалась, то часто ловила в них огонек, который тут же угасал. Она не имела ничего против него, он даже нравился ей, но ее раздражали постоянные перепады его настроения. Казалось, что его веселость лишь скрывает мрачность его души. Он был как айсберг, чья верхушка из белого льда сверкала в солнечных лучах, а основная масса, неизведанная и непонятная, пряталась в темной морской пучине.

Жизнь дана нам лишь для того, чтобы поклоняться смерти,

Из черноты мы вышли и в черноту уйдем.

Голос дьявольского гондольера реял над толпой.

– Что за пошлость! – простонал Уинтроп, доверительно склонившись к ушку Паулы. – Все эти песнопения о смерти будят во мне адский аппетит и зверское желание выпить. Так, наверное, и задумано. Надо отдать должное Франсиско. Он подготовил сногсшибательную рекламу своей кухне и бару.

Приемы, устраиваемые Ливингстоном, давно уже стали легендой Голливуда, и когда они еще только намечались, о них уже шли разговоры, а после их еще долго обсуждали. И темой пересудов служили не только приглашенные оркестранты, кушанья и напитки, аттракционы и концертные программы. Главное, что всех интересовало, – это список гостей. Для большинства обитателей Беверли-хиллз, а так же их почитателей и пожирателей бульварной прессы отсутствие твоей фамилии в списке означало чуть ли не попадание в колонию прокаженных и, что еще гораздо неприятнее, резко снижало твою кредитоспособность.

Странный баритон заканчивал арию. Голос его тянул длинную, тягостную, почти сверхъестественную ноту. Потом фигура исчезла в тумане, сопровождаемая аплодисментами зрителей, дополненными еще записями из динамиков.

– Паула, неплохо бы еще освежиться шампанским. Разыщи парня с подносом.

– О'кей, Уинти, если ты считаешь, что тебе еще не хватает!

– Думаю, что я еще не достиг предела.

Паула покорно сделала несколько шагов в сторону и обратила на себя внимание официанта в черном костюме.

– Будьте добры, пару бокалов шампанского.

– С большим удовольствием. Если вы мне дадите на чай, – откликнулся Роберт Хартфорд.

Расстояние между ними было настолько невелико, что он мог обнять ее. Тепло его тела проникало в ее тело. Она ощущала, как бьется его сердце. Никаких слов не было произнесено, их тела сами завели беззвучный разговор.

Его обольстительная энергия сконцентрировалась в луч, подобный лазерному, и обрушилась на Паулу. Взгляд его обволакивал все ее тело. Несмотря на то, что вокруг толпились сотни людей, они были одни, и никого больше не существовало. Эти первые мгновения вспыхнувшей и разгорающейся все ярче близости были настолько сладостны, что Паула уже и не желала ничего иного, ей хотелось, чтобы они длились вечно. Она не знала, нужно ли ей произнести какие-нибудь слова, но, впрочем, это было неважно.

Роберт вытянул руку и дотронулся до ее руки, а она едва удержалась, чтобы не упасть ему тут же на грудь и оповестить весь мир о том, что сейчас происходит с ним и с нею.

Но мир уже все и так понял. Когда они очнулись, то увидели, что все молча наблюдают за ними. На лице Уинтропа блуждала неопределенная улыбочка. Кристина была явно уязвлена и скривила губы, охваченная дочерней ревностью. Для Грэхема это зрелище было как нож в сердце.