Наваждение - Елена Ласкарева Страница 32

— Какие семинары? — удивилась Катя. — Вы студентка?

Девушка засмеялась:

— Я послушница. Но можно это назвать и студенткой. Я изучаю Евангелие и учусь толковать откровения Пресвятой Девы. Если она будет милостива, то ниспошлет мне Благодать стать осиянной ее Учением…

— А… — Катя огляделась по сторонам, куда бы ей скрыться от навязчивой проповедницы, но, как назло, на платформе, кроме них, никого не было. — Так вы баптистка…

Девушка опять засмеялась.

— Глупости и предрассудки! Разве я похожа на баптистку? Мы толкуем каноническую Библию и житие Пресвятой Богородицы… — Она вдруг крепко ухватила Катю за руку и зашептала, гипнотизирующе глядя в глаза: — Я вижу… Ты сестра наша… Я тебе послана в час трудных испытаний как Светлый ангел… Это Ее воля! Не отрекайся от нее… Не бери на душу грех…

Цепкие пальчики впились в запястье, зрачки приближались, расширяясь, к Катиным глазам, а голосок журчал ручейком, лился в уши… и слова ее впивались в подсознание, впечатывались в память…

Катя не могла уже сопротивляться. Она смотрела на юную проповедницу, как кролик на удава, и слушала, слушала…

— Пойдем со мной, сестра… Я приведу тебя к счастью… Дева Мария даст тебе то, что ты пожелаешь…

«Чьи глаза смотрят на меня? За что упрекают?

На золотистом холсте в полный рост нарисована женщина в белых одеждах. У нее огромные, светло-голубые глаза… Но это не ее взгляд преследует меня…

На меня сейчас устремлена добрая сотня глаз. Все восторженные, широко распахнутые в экстазе…

Но среди них нет Тех самых…»

Нет, это не сон. Это явь. Только, хоть убей, Катя не помнила, как оказалась на сцене маленького окраинного кинотеатра, в котором собралось человек пятьдесят — шестьдесят.

Девушка-проповедница по-прежнему держала ее за руку. А рядом с Катей на сцене сидел за низким столиком красивый моложавый мужчина с благообразной бородкой, похожий на лектора или преподавателя.

— Приветствуем тебя, сестра, — сказал он Кате. — Вижу, Дева позвала тебя, ввела в транс, указала нам твою избранность…

Катя покосилась на стоящую тут же, на сцене, картину, изображавшую женщину в белом. Похоже, она служила собравшимся иконой.

— Брат Кирилл, — сказала «преподавателю» девушка, приведшая Катю, — у сестры проблемы с деньгами. Я думаю, надо ей помочь…

Катя ужаснулась в душе: неужели она все разболтала невесть кому? Да еще при таком скоплении народа?! Загипнотизировали ее, что ли?

— Отринь материальное, откупись от суеты, чтобы целиком посвятить себя духовному, — сказал Кате отец Кирилл. Он поднялся, подошел к ней и положил ладонь ей на лоб. — Сколько тебе нужно для счастья, сестра моя?

— Четыреста долларов, — словно зомби, ответила Катя. — И еще двести каждый месяц.

Брат Кирилл усмехнулся.

— А для чего они тебе?

— Платить за квартиру…

— А вкусно есть и пить, наряжаться, развлекаться разве не хочется тебе?

— Нет, — честно ответила Катя. — Мне как-то все равно.

Брат Кирилл опустил свою руку и торжественно провозгласил:

— Убедились, братья и сестры?! Ей все равно! Верно было знамение Богородицы! Правильно рассчитал я дату нашего собрания!

— Славься, Богородица, Дева Пречистая… — тут же грянул в ответ нестройный хор голосов.

А брат Кирилл, который явно был тут самым главным, наклонился к Кате, приподнял за подбородок ее лицо и нежно тронул губами ее губы.

— Открой нам свое имя, сестра.

— Екатерина… — пролепетала Катя. — Криницына.

— Криницына?! — воскликнул он, словно она его чем-то обрадовала. — Что я говорил, братья и сестры?! Чистая, святая криница… Разве это не символично?!

Все закивали, с благоговением глядя на Катю.

— Славься, Дева Пречистая… — сказал ей брат Кирилл.

Катя залилась краской и смущенно шепнула ему:

— Вы ошиблись… Я не дева… уже давно… Вы, наверное, меня с кем-то перепутали…

— Телесное, физическое не имеет никакой связи с духовным, — терпеливо объяснил ей он. — Душой ты чиста. Именно такую искал я триста дней и ночей… — Он взял Катю за руку и повел к кулисам, велев своей пастве: — Молитесь Деве, славьте ее Благодать, благодарите за сей ценный Дар…

Катя поняла, что Даром является она, вот только почему? Что она такого сделала? И почему они так радуются тому, что ей нужны деньги? Разве могут одолжить?

За сценой оказалась маленькая комнатка, в которой был накрыт скромный стол: бутылка джина, тоник, бутерброды с икрой, тарелка с ломтиками лососины, пиалушка с маслинками и широкая миска с водой, в которой плавали ароматные Лепестки роз.

— Садись со мной, — сказал Кате брат Кирилл и первым опустился в кресло. — Омоем руки, как помыслы наши, и приступим к трапезе. Как видишь, все здесь постное, все по канону…

Катя окунула вслед за ним пальцы в чашу с водой, встряхнула их, отряхивая капли, так же, как и брат Кирилл, и посмотрела на замерших вдоль стен женщин и девушек в белых платьях.

Они стояли не шелохнувшись и смотрели на них с почтением.

— А они? — спросила Катя. — Я могу подвинуться…

Она села на самый краешек кожаного дивана, освобождая рядом с собой место. Ей было неловко есть в присутствии молчаливых наблюдателей.

— Им не положено, — сухо оборвал ее брат Кирилл. — Они еще не прошли послушание.

— А я?

— Ты другое дело. Ты Светлая сестра моя, — пояснил он, но понятнее от этого не стало.

Впрочем, голод брал свое, и вид деликатесов будил зверский, просто неприличный аппетит. Катя не удержалась и отправила в рот сначала маслинку, потом один бутербродик, потом другой…

А тут брат Кирилл протянул ей высокий бокал, до краев наполненный пузырящимся напитком. От него пахло можжевельником и лимоном, и Катя с наслаждением осушила его до дна…

Непонятно, что это за Братство такое и почему оно славит не Христа, а Богородицу, но у них очень здорово и приятно… И пожалуй, ей здесь нравится…

«Я никогда не пью много. Я еще ни разу не была очень пьяной. И я не сумасшедшая, чтобы думать, что опьянела от одного бокала терпкого, похожего на газировку, напитка…

Но я перестала быть собой…

Я больше не я… Я вижу себя словно со стороны, а тела совершенно не чувствую. Оно больше не принадлежит мне…

Оно принадлежит… брату Кириллу…

Оно, это тщедушное, жалкое, голое тело, лежит поперек широкой кровати, неловко запрокинув за голову тонкие руки, до половины загорелые, до половины молочно-белые… И декольте на груди загорелое — а дальше просто неприличная, синеватая белизна…