Свадьба палочек - Джонатан Кэрролл Страница 32

— Ты странный тип, но ты мне нравишься.

Благодаря Хью переезд показался мне делом не таким уж и невыносимым. Прежде мне не нравилось переезжать с места на место. А кому нравится? Но его присутствие и неизменный энтузиазм делали это занятие вполне сносным, а порой даже приятным. Иногда я вдруг начинала сходить с ума, мне казалось, что мы должны все сделать-сложить-упаковать к определенному дню и часу. Хью относился ко всему гораздо спокойнее, и его настроение передавалось мне. Он часто подходил ко мне с каким-нибудь предметом в руках — настольной лампой, статуэткой, немецким биноклем — и требовал, чтобы я рассказала ему историю этой вещи. Он не шпионил и не задавал нескромных вопросов — он просто хотел лучше меня узнать через вещи, которые мне принадлежали. Я нередко ловила себя на том, что, рассказывая в мельчайших подробностях истории разных предметов, отрешаюсь от сиюминутных тревог и беспокойства и с удовольствием погружаюсь в пережитое. Устав от сборов, мы, грязные и усталые, принимали ванну и шли куда-нибудь перекусить. Наш разговор неизбежно вращался вокруг того, какой будет наша жизнь в Крейнс-Вью. И не только этого. Какой вообще будет наша совместная жизнь. Однажды вечером после ужина он вытащил из кармана листок бумаги и прочел мне стихотворение. Я этот листок сохранила и поместила в рамку под стекло. В течение долгих лет я повторяла эти стихи сотни и тысячи раз:

Когда я полюблю тебя, входи ко мне без стука, но все-таки сперва подумай хорошо. Я уложу тебя на свой тюфяк, где пылью дышит звонкая солома.

Я принесу тебе кувшин воды студеной и башмаки от пыли оботру, и нам с тобой никто не помешает, — ты можешь спину гнуть и штопать наше платье.

Какая тишина великая настала. Устал ты, так садись на этот стул единственный, сними воротничок и галстук, А если голоден, возьми листок бумаги взамен тарелки, что-нибудь поесть возьми, коли найдешь, и мне оставь немного. И я отменно голодна всегда.

Когда я полюблю тебя, входи ко мне без стука, но все-таки сперва подумай хорошо, затем что, если вдруг, придя однажды, ты больше не придешь ко мне ни разу, мне будет больно.

Подхватив коробку с надписью «Небесное усреднение», я стала взбираться наверх. Коробка заслоняла мне обзор, так что приходилось считать ступени. Я обнаружила, что если вести обратный отсчет, подниматься не так тяжело. Когда я добралась до шестнадцатой ступени, сверху раздался голос Хью. Я продолжала подъем и дошла до седьмой, когда снова услышала его голос.

— Погоди минутку!

Я услышала его шаги, потом коробка была взята из моих рук. У меня так закружилась голова, что я чуть было не опрокинулась назад. Ухватившись за перила, я удержалась. Хью поднимался по лестнице с коробкой в руках и не видел, что произошло. Я была этому рада. Во второй раз за утро у меня случился приступ головокружения, и меня это обеспокоило. Мы переработали.

Тремя днями раньше мы арендовали желтый грузовичок и наполнили его своим имуществом. Покончив с этим, мы остановились на тротуаре у моего дома и заглянули внутрь. Хью сказал, что это очень грустное зрелище — видеть вещи, накопленные за две жизни, аккуратно сложенные в кузове небольшого грузовичка. Я поцеловала его в плечо — за дипломатичность. В квартире Шарлотты у него оставалось вещей как минимум еще на одну жизнь, ими можно было доверху набить несколько грузовиков, но он об этом не вспомнил. Он немало брал с собой в Крейнс-Вью, но если подумать о том, сколько он мог бы взять, то получалось не так уж и много.

Узнав, что мы переезжаем в пригород, Шарлотта впала в неистовство. С этого момента она стала делать все, чтобы отравить Хью жизнь. И весьма в этом преуспела. Во время последнего разговора с ним, после которого вокруг остатков имущества начали смыкать круги адвокаты, она нанесла ему ряд болезненных ударов в самые незащищенные места. Как насчет их брака, его ответственности, их детей? Понимает ли он, как все это на них отразится? Да как он может? Откуда в нем такой эгоизм? Или ему наплевать, что будет с тремя близкими ему людьми?

— Миранда? — Он стоял на верхней площадке лестницы, засунув руки в карманы, и смотрел на меня. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Я думала о тебе и Шарлотте. У него на лице появилось жесткое выражение.

— И что именно думала?

— Что никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты переехал сюда со мной.

— Нет никакой надобности меня благодарить, просто люби меня.

— Я так боюсь, что не сумею это сделать, Хью. Иногда мне кажется, что сердце у меня вот-вот разорвется, — так я хочу, чтобы у нас все получилось. Как нужно любить, чтобы правильно?

— Клади побольше масла. — Он вытащил низ футболки из-под брюк и стянул ее через голову. Потом он швырнул футболку на пол, все это время не сводя с меня взгляда. — И никакого маргарина. Некоторые пытаются схитрить и подмешивают маргарин, но это сразу чувствуется. — Расстегнув ремень, он спустил джинсы.

— Мы вроде собирались распаковывать вещи. — Я скрестила руки на груди, потом опустила их.

— Мы это и делаем, но ты ведь спросила, как правильно любить. А я тебе отвечаю.

— Клади побольше масла. Я начала расстегивать блузку.

— Именно.

Он стоял в одних коротких белых трусах, положив руки на бедра. Он поманил меня пальцем — поднимайся, мол, ко мне. Когда я подошла к нему, моя блузка была расстегнута. Он ухватил мои груди.

— Женщины всегда будут побеждать, потому что у них есть груди. Неважно, велики они или малы, сам факт их наличия делает вас победительницами. — Он медленно увлек меня на пол.

Спиной я ощутила холодную деревянную поверхность. Я выгнула спину дугой, прижимаясь к нему.

— Зато у мужчин есть фаллосы.

— Фаллос — глуп. — Он коснулся губами моей шеи. — Слишком примитивен. А груди — это искусство.

Я прижала ладонь к его рту. Осторожно провела пальцами по языку, вытерла влагу о его щеку. Поцеловала блестящий мокрый след. Зазвонил телефон. Я просунула руку ему между ног и зашептала:

— Нас сейчас нет дома, но оставьте сообщение и мы вам перезвоним, как только вернемся.

Телефонная трель не умолкала.

— Что бы ты сделала, ответь я на этот звонок?

Он улыбался и вздрогнул от боли, когда я слишком сильно сжала его в своих пальцах.

Его лицо было в нескольких дюймах от моего. Некоторые из щетинок на его подбородке были золотистыми, большинство черными. Я провела ладонью по колючей щеке. Потом моя рука замерла.

Он смотрел на меня. Что-то его отвлекло, и он поднял голову. Глаза его расширились. На лице появилось выражение, какого я никогда у него не видела: ярость. Злость. Он резко вскочил. Прежде чем я успела что-либо сказать, он помчался по холлу.

— Сукин сын!

— Хью! — Я подтянула брюки и встала слишком поспешно. На меня опять накатила волна тошноты. Лишь только мне немного полегчало, я отправилась следом за ним.