Голубая звезда - Жюльетта Бенцони Страница 32

Альдо решил пообедать в гостинице, быстро умылся, сменил уличную одежду на смокинг, покинул номер и спустился в холл – живое сердце всякого уважающего себя отеля – и там, попросив принести ему французскую газету, устроился в кресле, защищенном от сквозняков огромной аспидистрой. Отсюда он мог наблюдать за дверным тамбуром, стойкой портье, большой лестницей и входом в бар.

Как все гостиницы, построенные в начале века, «Европейская» свидетельствовала о полном отсутствии вкуса в отделке. Подобно пражскому отелю того же названия, «Европейская» была перенасыщена позолотой, современными витражами, стенной живописью и статуями, бра и люстрами из позолоченной бронзы. Но все же ее отличало нечто довольно приятное: более теплая, почти семейная атмосфера. Люди, садившиеся за круглые столики или в кресла, здоровались друг с другом, будучи незнакомыми, улыбались или кивали головой, что позволяло предположить, что они, поляки, являются представителями одного из самых учтивых и доброжелательных народов в мире. Только отчаянно скучавшая американская пара и одинокий толстяк бельгиец, проглатывающий газеты, попивая пиво, немного нарушали очарование обстановки.

Наблюдая за людьми в холле – среди них было несколько хорошеньких женщин, казавшихся белокурыми сестрами тех красавиц, что встречаются в парижских «Ритце» или «Кларидже», – Морозини, притворяясь, что читает, искал глазами того, кто мог побывать в его номере, как вдруг что-то произошло: все головы повернулись к большой лестнице, по ступенькам которой, покрытым красным ковром, медленно спускалась женщина. Женщина? Скорее богиня, которую Альдо, отброшенный на пять лет назад, узнал с первого взгляда: фантастическое манто из шиншиллы было уже не то, что в рождественскую ночь 1913 года, но королевская осанка, перламутрово-белокурые волосы и глаза аквамаринового цвета соответствовали хранившемуся в его памяти образу, – действительно, это была Дианора, которая шла, волоча за собой шлейф своего длинного платья из черного бархата, отделанного тем же мехом.

Так же как в прежние времена в Венеции, она не спешила, без сомнения наслаждаясь молчанием, воцарившимся при ее появлении, и восхищенными взглядами, обращенными к ее ослепительной фигуре. Она остановилась на середине пролета, опершись на бронзовые перила и разглядывая холл, будто искала кого-то.

Прибежав из бара, молодой человек в вечернем костюме устремился к ней, перепрыгивая через две ступеньки с несколько неуклюжей торопливостью щенка, завидевшего хозяйку. Дианора встретила его улыбкой, но не двинулась с места: она по-прежнему смотрела вниз, и Альдо, встретившись с ней глазами, понял, что она пристально глядела на него, чуть приподняв бровь от удивления, с улыбкой на губах.

Он с секунду не знал, как себя повести, затем снова взял газету в чуть задрожавшую руку, преисполненный непоколебимой решимости не показывать, какое испытал волнение. Однако если он надеялся убежать от прошлого, то очень ошибался: спустившись с лестницы, молодая женщина сказала несколько слов молодому человеку во фраке, тот, судя по всему, немного удивился, но, поклонившись ей, вернулся в бар. Невозмутимый Морозини не шелохнулся, хотя легкий сквознячок донес до него аромат знакомых духов.

– Почему вы делаете вид, что читаете и не видите меня, мой дорогой Альдо? – произнесла она прежним голосом. – Это совсем неучтиво. Я настолько изменилась ?

Без особой торопливости Морозини отложил печатный листок и поднялся, чтобы склониться к искрящейся бриллиантами маленькой ручке.

– Вы прекрасно знаете, что это не так, моя дорогая, вы все так же прекрасны, – сказал он спокойным тоном, удивившим ее, – но может статься, что, подходя ко мне, вы подвергаете себя определенному риску.

– Боже мой, какому?

– Риску плохого приема. Вам не приходило в голову, что я не желаю новых встреч?

– Ну, не говорите глупостей! Мне кажется, мы переживали вместе только приятные минуты. Почему же в таком случае наша новая встреча не может доставить нам удовольствия?

Улыбающаяся, уверенная в себе, она садилась в кресло, распахнув свое манто, и это позволило Морозини отметить про себя, что Дианора по-прежнему верна своей любви к высоким «ошейникам», которые так подходили к ее хрупкой изящной шее. На этот раз украшение, усыпанное изумрудами и бриллиантами, оказалось на редкость красивым, так что Альдо, забыв о женщине, был просто околдован ее драгоценным колье, которое наверняка вспомнил бы, если бы видел раньше, но в те времена, когда Дианора была супругой Вендрамина, у нее его не было. Если бы Морозини мог вести себя, как хотел, он достал бы из кармана свою лупу ювелира, с которой никогда не расставался, и рассмотрел бы вещь пристальнее, однако вежливость предписывала поддерживать разговор.

– Я счастлив, что вы храните только приятные воспоминания, – сказал он холодно. – Но, быть может, у нас с вами они не одни и те же? Последнее из тех, что хранится на дне моей души, не так уж приятно воскрешать, особенно в холле гостиницы!

– Тогда и не воскрешайте! Прости меня, Господи, но неужели, Альдо, вы до такой степени обижены на меня? – ответила она уже серьезнее. – Тем не менее я не считаю, что совершила такую уж большую ошибку, оставив вас. Тогда разразилась война... и у нас не было будущего.

– Вы в этом по-прежнему уверены? А ведь могли бы выйти за меня замуж, как я о том просил, и делать то же, что и другие солдатские жены: ждать!

– Четыре года? Четыре долгих года? Простите меня, но я этого не умею. Никогда не умела – то, чего я хочу, чего желаю, нужно мне немедленно. А вы так долго находились в плену. Я бы не смогла этого выдержать.

– И что бы вы сделали? Стали бы изменять мне?

Вовсе не пытаясь отвести взгляд, Дианора широко открыла свои ясные глаза и задумчиво остановила их на нем.

– Я не знаю, – сказала она с такой откровенностью, что ее визави поморщился.

– А вы еще говорили, что любите меня! – заметил он презрительно, но в его тоне прозвучала и горечь.

– Но я действительно любила вас... и, может, даже сохранила... некое чувство, – добавила она с улыбкой, против которой он не мог устоять во времена их любви. – Только... любовь плохо согласуется с повседневной жизнью, особенно во время войны. Даже если вы мне не поверили, я должна была обезопасить себя. Дания расположена очень близко от Германии, и для всех я оставалась иностранкой, почти врагом. Даже напялив на себя корону венецианской герцогини, я все равно казалась бы подозрительной.

– Вас бы не подозревали, если бы вы согласились... «напялить» герцогскую корону. На Морозини не нападают, чтобы потом не кусать локти. Рядом с моей матерью вам нечего было бы бояться.

– Она меня не любила. И, кроме того, когда вы говорите, что мне нечего было бы бояться, вы забываете одну вещь: то, что по возвращении из плена вам пришлось работать. Вы ведь наверняка стали антикваром не по зову сердца?

– В большей степени, чем вы думаете. Я одержим своей профессией, но, если я правильно понял, вы пытаетесь объяснить мне, что, став моей женой, могли опасаться... бедности? Не так ли?