Светоч - Лариса Шубникова Страница 32

Дрогнуло сердчишко от речей горячих, голова кругом пошла, жар по крови побежал огневой. Влада задышала часто, слова принялась искать, а с языка само и соскочило:

– Так сам на меня не смотришь. Бусы другой даришь, обряд сулишь, – сказала и умолкла, только щеки румянцем рдели.

– Обиделась? – шептал, чуть не прижимаясь губами к горячему Владкиному виску. – Для того и бусы ей дарил, чтоб разумела, что дорог я тебе. Сама не ведаешь пока, но чуешь. Что, не так? Видел я, как ты смотрела, едва не спалила меня.

– Вон ты какой? – не сдержалась, обернулась к Чермному и посмотрела прямо в глаза. – Изгаляешься? Шуткуешь и себе выгоды ищешь?

– Такой, Влада. О себе никогда не врал, котом мягколапым не прикидывался. Дорога ты мне, веришь? – взор нежный, слова горячие.

– Глеб… – оробела Влада совсем. – Глебушка, не ходи за мной. Верю, что дорога, но ответить нечем. Оглянись вокруг, сколь девок пригожих. Почто мужатой проходу не даешь?

Чермный промолчал, только взглядом ласкал, да жарко, сладко. Молчала и Влада. Так и стояли посреди торжища, будто прилипли смолой друг к другу.

– Так и буду ходить, пока моей не назовешься. Ты знай о том, Влада Ско… – запнулся. – Влада из Загорянки. Вижу, что не противен тебе, а стало быть, хлестаться за тебя стану.

Ведунья и вовсе потерялась, но сдюжила, глянула строго:

– Хочешь отворот? Вмиг меня позабудешь, – глаза прищурила, ответа ждала.

А Чермный удивил: подался от Влады на шаг, а потом, подумавши, и вовсе отошел подальше.

– Не хочу, – улыбнулся широко, едва не ослепил. – Второго дня еще б подумал, а нынче – откажусь. Жить отрадно стало. Все через тебя, Влада. Я ж не дурень радости себя лишать.

Ведь не хотела улыбаться в ответ, а себя не пересилила. Засмеялась да так, что навеси звякнули:

– Что, боишься меня?

– Еще как, – ручищи поднял, мол, не подходи, окаянная. – Ты уж не смейся больше, ведуничка, а то от радости коленки у меня подогнутся, упаду и не встану. Ты плакать примешься, а я не хочу тебя печалить.

– Не стану плакать, – Влада головой покачала.

– Станешь. И плакать, и печалиться, – смеялся довольно. – Влада, приходи сумерками к Волхову. В роще у Божетехова дома стану ждать тебя.

– Охальник, – задохнулась от такой-то наглости. – Не приду, не жди.

– Ждать буду, – стукнул себя кулаком по груди. – Только оберег свой дома оставь.

Владка голову подняла высоко, взглянула гордо:

– Глеб, не приду. И говорить с тобой более не стану. Все на том.

Отвернулась и пошла туда, где вдалеке виднелась рыжая макушка Беляны. Шагала и чуяла горячий взгляд Чермного, едва сдержала себя, чтобы не обернуться и не заглянуть в темные блескучие глаза Лютого Волка.

– Ой, ты… – подскочила любопытная рыжуха, потянула за собой с торжища. – Взглядом жгёт, шею извернул, как смотрит. Владка, присушила Волка, ой, присушила. Да и сама вон жаром пышешь.

– Почудилось тебе, – врала ведунья. – Ни жара, ни ответа. Идем нето, Божетех браниться будет.

– Чего говорил-то? Чего сулил? Звал куда? – Беляна спрашивала без устали. – Ну чего молчишь?

Владка крепилась и молчала, и так до самого града, почитай до улицы, что вела к княжьим хоромам. Там уж рыжая вовсе кричать стала, требовать ответа:

– Ты подруга мне или кто?!

Владка уж было рот открыла, но слов так и не уронила. Из-за угла большой богатой хоромины вышел Нежата с дитём на руках. За ним гордо вышагивали две молодые бабы: одна всё руки тянула к ребятенку, а вторая придерживала большой живот.

– А вот и твой… – Беляна подбоченилась, брови свела и смотрела недобро на Скоров. – Глянь какой важный. А дитёнок хорошенький, крепенький.

И что ответить, коли права рыжая? Парнишка пухлявый, глазки востренькие, ручки в складочках. Ухватил отца за косу и держался, улыбался беззубо. Владка и дышать перестала: ком в горле встал, а сердце заледенело.

Нежата увидел ее, споткнулся, а баба, что шла опричь, охнула:

– Ты что ж, любый? Дитя уронишь. Отдай.

Скор как в забытьи сына передал с руки на руки и встал столбом. От Владки не укрылся и горестный излом бровей, и тоска в глазах светлых, и вздох его тревожный. Хотела сердиться, а не смогла. Чуяла лишь горе и зависть едкую. С того, должно быть, положила руку на живот, разумея, что много бы дала, чтоб дитя понести от него, Нежаты.

– Что ты, ай занедужил? – брюхатая подошла к Скору, руку положила ему на плечо. – Белый стал совсем. Нежатушка, худо тебе?

Тот головой покачал и пошел вслед за женой, что несла на руках чадо дорогое. Проходя мимо Влады, взглядом опалил, да так что ведунья заплакала. Белянка вмиг за руку цапнула и потянула за собой в проулок, поросший лопухами.

– Что ж за явь у нас такая, – сокрушалась рыжая. – Дуры бабы, ох и дуры. Не рыдай о нем, слез напрасных не лей. Ничего не изменишь, только сердце себе надорвешь. Владушка, ты уж разумей, куда тебе надобно. К мужу хочешь, так иди на подворье и людям покажись, а порваться хочешь – рвись. Чего в темени-то жить, посередке меж бедой и радостью.

Владка шла за рыжухой, как теля на веревке тянулась. Если б не крепкая рука подруги, то и вовсе бы упала. Так и дошли до волховского дома, на порог ступили и дале по сеням.

В большой чистой гридне на скамье сидел Божетех и неотрывно смотрел на бочонок темный, что стоял на столе:

– Явились? Набегались? – вздохнул пузатый тяжко. – Вон, гляди, ведунья, какой тебе подарочек вышел от травницы. Мед-то стоялый, никак не меньше десятка зим. И чего она медовухи дала? Нет бы льна кус или деньгу. Сиди теперь, облизывайся. Владка, я тебя в дому приветил? Приветил. Теперь и ты меня приветь, угости. Давно такого меду не пробовал.

– Я б тоже испробовала, – Беляна почесала макушку. – Влада, неси плошки, а я сей миг заедок сотворю. Не стой, неси. Нынче всем надобно. Кому с радости, а кому с гадости.

Положила рыжуха узелок с обновками на лавку и пошла в бабий кут, а Влада плошки ставила на стол, глотала соленые слезы.

– Будет рыдать-то, – Божетех встал с лавки, подошел к ведунье. – Всякую долю извернуть можно, а слезы в таком деле не подмога. Хлебни медку, может, в головушке проясниться? – погладил печальную по волосам.

– Дяденька, больно-то как…

– Сдюжишь, красавица. Тебе многое по силам.