Цена моих грез - Ева Ройс Страница 32

Почти что невозможно перенесть.

(с) Анна Ахматова

– Ты мне врал, – ее голос пустой, будто всю жизнь из нее выкачали, оставив пустую оболочку, в которой осталось эхо ее слов.

Второе падение в бездну не предусмотрено? После первого я выжил.

Я теряю слова. Вот были они – бились ключом, шелестели, как мелочь в кармане, а потом исчезли. Растворились, как игривое настроение моей Снежинки.

И я ждал от нее истерики, обвинений, что–то более импульсивного, но она выдавила лишь три слова, которые со всей своей тяжестью долбанули меня по самое не хочу.

– Скажи… – ее голос дрожит, а в глазах застыли слезы.

Чувствую себя сопливым мальчишкой, который, предчувствовав мокрые щеки, заполняет тишину людьми, чтобы не остаться один на один с проблемой. Вот и я сейчас так поступил. Необдуманно.

– Когда они… они ушли? Вы искали?.. Ты… Я… – она обхватила свои плечи тонкими руками, и я поразился ее хрупкости. Особенно сейчас. Такая уязвимая, тронь – и рассыплется. И я смотрел, не в силах ничего сделать.

– Утром. Прочесывали каждый угол и…

– И нашли что–то? – с надеждой нетерпеливо перебила моя девочка.

Кивнул, не в силах сказать правду. Опять. К сожалению, только в фильмах все по щелчку пальцев, а в реальности очень сложно. Путано.

– Парни нашли перчатку Дани.

– Паша, – ее голос такой потерянный, такой, что хочется выгрызть у судьбы ответ на все ее вопросы, положить к ее ногам мир, все, чтобы ей было хорошо, – а ты же их найдешь? Правда? И с ними же все в порядке?

“Просто скажи “да”, и я поверю”, – говорили ее глаза.

– Обещаю, что найду. И с ними все в порядке, Даш.

Она улыбается сквозь слезы и находит на столе мои руки – я их, как дурак, не знаю, куда пристроить – и сжимает своими холодными пальцами.

Она улыбается, а в глазах погибает целый мир. Корчится в агонии. Задыхается. Пылает.

– Я тебе верю, – прошептала, кутаясь в это предложение, будто в теплую шубу, которая защитит от холода, и будто в броню, которую не пробьет ни одна пуля.

Только вот я себя ощущаю предательским клинком в спину, потому что не могу отвергнуть вариант с похищением детей с целью навредить мне через Снежинку. У меня кровь вскипает от этой мысли, но… Но скоро узнаю правду.

Сжал ее пальцы в ответ, пытаясь согреть их, а потом и вовсе сел рядом на диван, чтобы согревать уже не теплом кожи, а дыханием.

– Паш, поедем в приют?

И сейчас мое “нет” будет хуже предательства. Понимаю, что ей надо отдохнуть и что ничего нового она не найдет, потому что мои люди чуть землю всю не перерыли… Только станет ли ей легче от этого?

– Поехали.

Ехали молча.

Даша смотрела куда–то вперед невидящим взглядом. Словно бы в прошлое, которого уже нет. Словно бы в ошибки, которые уже совершены. А я выжимал из машины всех “лошадей”, матерился в голове и делал вид, что сейчас вся правда мира – в дороге.

Детский дом “спал”. В окнах почти не горел свет, ворота были закрыты, а сон тонкой паутиной опутал массивное здание, где жили искалеченные человечки – дети, слишком рано увидевшие уродливое лицо реальности.

Снежинка быстро выскочила из авто и, словно потеряв весь пыл и растратив все свои силы, медленно подошла к решетке, сжала железные прутья и прислонилась лбом к забору.

Какие мысли сейчас царствуют в ее голове? Что шепчут внутренние демоны?

Я не стал вклиниваться в ее тишину, просто встал так, чтобы видеть ее тонкую фигурку и достал из кармана пальто сигареты. Я не был зависим от этой дряни, но вот сегодня снова приспичило, и я купил пару пачек. Чем еще, кроме противных мыслей, заполнить голову, если не терпким дымом?

Дарья подошла ко мне через три выкуренные сигареты, посмотрела на мои пальцы, в которых я держал медленно тлеющую четвертую, и удивленно отметила:

– Я не знала, что ты куришь.

– Я курю, но очень редко, – ответил и, потушив недокуренную сигарету о стену урны, выбросил ее. И спросил, молясь всем богам, чтобы она не отвернулась от меня, не передумала: – Домой?

– Да, – кивнула она.

Потом внезапно взяла мои ладони и положила на свои горевшие от холода щеки и, немного поддавшись вперед, хрипло попросила:

– Согрей меня, пожалуйста. Мне так холодно. Будто бы умираю.

И это был самый горький поцелуй на свете. У него вкус ментола, обжигающих слез и первого снега, который пытается прикрыть белым покрывалом все наши ошибки.

Сегодня, наверное, мой личный день правды. День исповеди. Так вот, еще одна правда – я теперь не могу без нее существовать. Будто бы в тот миг, когда я увидел ее впервые, сука–судьба сшила наши с Дашей сердца хирургическими нитями, и теперь поздно разрывать эту связь – нити исчезли, стали частью плоти. Их не распутать.