Порочная страсть - Колин Маккалоу Страница 32

К рассвету следующего дня прояснилось, прогретый солнцем воздух наполнился ласковым теплом и опьяняющим благоуханием, и у всех поднялось настроение. Покончив с уборкой, мужчины собрались на веранде, а сестра Лангтри ушла к себе в кабинет, где ее ждала бумажная работа. После обеда все собирались на пляж: там наверняка будет сегодня многолюдно. Лишь когда доступ на берег оказался закрыт, пациенты отделения «Икс» осознали, как много значила для них возможность сбросить одежду, отмахнуться от надоедливых мыслей и забот, ни о чем не думать, а просто плавать, жариться на солнце, дремать, погружаться в приятную ленивую истому.

К середине утра от обычной тягостной апатии не осталось и следа, все с нетерпением предвкушали поход на пляж. Люс задумал поспать и улегся на одну из коек, стоявших на веранде. Нил уговорил Наггета с Бенедиктом сыграть в карты, и все трое расположились за столом. Майкл отвел Мэта в дальний конец веранды, где под окном кабинета сестры Лангтри стояло несколько кресел и можно было уединиться. Мэт хотел послать письмо жене, и Майкл вызвался ему помочь: написать под диктовку. Миссис Сойер еще не знала о слепоте мужа: он потребовал, чтобы от нее это скрыли, и хотел сообщить сам, со временем. Из сострадания сестра Лангтри согласилась, хотя знала истинную причину: Мэт отчаянно надеялся, что до встречи с женой случится чудо и зрение к нему вернется.

Он диктовал, Майкл писал, а когда Мэт закончил диктовать и прослушал написанное, попросил добавить:

– Поскольку рука у меня еще не зажила, написать для меня это письмо согласился мой друг Майкл Уилсон. Но ты не волнуйся, у меня все хорошо. Ты же умная женщина и сама понимаешь: будь ранение серьезным, меня давно отправили бы в Сидней. Пожалуйста, не тревожься обо мне. Обними и поцелуй за меня Маргарет, Мэри, Джоанну и малышку Пэм. Скажи им, что папочка скоро вернется домой. Я очень скучаю по вам. Береги себя и девочек. Твой любящий муж Мэтью.

Все письма домой были чем-то похожи. Мужчины, корпевшие над ними, в большинстве своем представить не могли, что когда-нибудь их занесет так далеко от дома и родных, что придется взяться за перо и бумагу. Вдобавок письма проходили военную цензуру, поэтому многие писали, как правило, скупыми словами, отстраненно, мучительно преодолевая искушение излить душу, поведать близким о невзгодах и разочарованиях. Большинство мужчин отправляли письма домой регулярно, словно дети, сосланные в ненавистную школу-интернат. Когда человеческая жизнь деятельна и наполнена радостью, острое желание написать далеким любимым быстро угасает.

– Ну как, сойдет? – с тревогой спросил Мэт.

– Думаю, да. Я сейчас вложу его в конверт, а перед обедом отдам сестре… «Миссис Урсуле Сойер…» А какой у вас адрес, Мэт?

– Драммойн, Финглтон-стрит, дом девяносто семь.

Люс небрежной походкой прошелся по веранде и, плюхнувшись в плетеное кресло, воскликнул с издевкой:

– Никак маленький лорд Фаунтлерой ^[12] творит добрые дела!

– Если будешь сидеть в этом кресле в одних шортах, останешься полосатым, как арестант, – предупредил Майкл, положив в карман письмо Мэта.

– Да хрен с ними, с полосками!

– Придержи язык, Люс, и сбавь тон, – попросил Мэт и с поразительной точностью указал на открытые жалюзи в кабинете сестры Лангтри.

– Погоди-ка, Майк! У меня тоже есть письмецо для жены Мэта, можешь отправить его вместе со своим, – понизил голос Люс, чтобы на другом конце веранды его не услышали. – Хочешь, прочту? «Дорогая мадам, вам известно, что ваш муж слепой, как летучая мышь?»

Мэт вскочил с кресла, да так быстро, что никто не смог бы его удержать. Майкл едва успел броситься между взбешенным слепцом и его мучителем.

– Все в порядке, приятель! Люс, как обычно, в своем репертуаре: говорит гадости. Успокойся! Я же сказал: все хорошо! Он не смог бы этого сделать, даже если б захотел: письмо задержали бы цензоры.

Люс наблюдал за ними, откровенно наслаждаясь спектаклем, и даже не потрудился подобрать вытянутые ноги и уступить дорогу, когда понял, что Майкл решил отвести Мэта к остальным, сидевшим за столом, однако Уилсон предпочел не поднимать из-за этого шум и решил дело мирно: просто обошел его.

Когда они ушли – Мэт подсел к столу, а Майкл скрылся в глубине барака, – Люс неспешно поднялся, подошел к ограждению веранды, облокотился на перила и склонил голову набок, чтобы слышать через открытое окно, что происходит в кабинете сестры Лангтри. Если бы кто-то и бросил взгляд в его сторону, то ничего бы не заподозрил: ленивая поза не наводила на мысль, что Люс жадно прислушивается к разговору за окном, – а до него тем не менее доносилось каждое слово. Потом дверь закрылась, и снова наступила тишина. Люс проскользнул мимо картежников и вошел в барак.

Майкла он нашел в подсобке: тот намазывал маслом ломти хлеба. Свежий хлеб с хрустящей корочкой был единственным кулинарным изыском, который могла предложить своим обитателям пятнадцатая база, да и тот появился совсем недавно. И пациенты, и врачи, и медсестры при всяком удобном случае поглощали его в немалых количествах: он и впрямь был хорош. К девяти часам вечера, когда на базе выпивали последнюю кружку чая перед отходом ко сну, от щедрого суточного хлебного пайка не оставалось ни крошки.

Подсобка служила не кухней, а лишь хранилищем для провизии и посуды, которую здесь же и мыли. Вдоль стены под продолговатым проемом, забранным решетчатыми жалюзи, до самой двери в санитарную комнату тянулся грубо сколоченный кухонный стол и буфет. Под окном помещалась раковина, а на столе в некотором отдалении от нее стояла спиртовка. Здесь недоставало холодильника, но с перекладины под крышей свисал на веревке и лениво покачивался, крутясь, словно китайский фонарик, ящик из проволочной сетки, где хранили продукты.