Четвёртый Рим - Таня Танич Страница 32

— Что, и не спросишь «какие проблемы»? — от хаотичных мыслей меня отвлекает ее голос.

— Я… Я бы хотела. Но, боюсь, это будет слишком откровенно. Ты подумаешь, что я лезу в твои дела без спроса и разозлишься.

— Нет, это какая-то жопа! — не сдержавшись, выкрикивает она и в сердцах хлопает ладонью по клавиатуре, от чего нас чуть не разъединяет. — Мать-психолог — горе в семье! — говорит она так искренне явно откуда-то подслушанную фразу, что я бы рассмеялась, если бы не беспокойство. — Может, я и хочу, чтобы ты ко мне, наконец, полезла, расспросила, сунула нос, наругалась со всеми и со мной!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Поругалась, — автоматически исправляю ее я, все ещё пытаясь понять ситуацию. Что-то там совсем непросто, раз она не пошла с этим к отцу и требует моего вмешательства. Что же могло случится….

Жуткая догадка на секунду ослепляет меня так, что становится трудно дышать.

— Мика. У тебя со здоровьем… все хорошо? Что-то случилось и ты боишься сказать об этом? Не надо бояться. Я… я тебе помогу — главное честность, понимаешь? С любой проблемой можно справится, вместе. На какой угодно стадии, мы что-то придумаем.

— Я не больная! — с вызовом отвечает она, но что-то в ее голосе заставляет меня развить тему.

— У тебя… Может, у тебя другие неприятности? Может… — так, какие неприятности могут возникнуть у девочки-подростка из-за личной жизни, если это не болезнь, но что-то очень беспокоящее. — Может быть, ты беременна, Мика?

— Я? Что?! — она громко фыркает, а потом заливисто хохочет, перемежая это обрывочными фразами на итальянском, которые я не успеваю перевести. Вполне возможно, это ругательства, которые она может себе позволить, пользуясь моим слабым знанием языка. — Наивная моя мамочка!

Она во второй раз называет меня матерью, это точно не к добру. В обычной жизни я для неё — Дженья, уж так сложилось с детства. А мать — только когда надо решить что- то серьёзное.

— Я не беременна и не собираюсь такой быть! — сопровождая эти слова широким взмахом руки, заявляет она. — Я вообще не собираюсь рожать!

Окей, хорошо. Пока никаких катастроф. Во-первых, это на самом деле ее личный выбор, во-вторых, с годами ситуация может триста раз поменяться. Я тоже собиралась посвятить всю жизнь исключительно практике и путешествиям.

— Я, наоборот, хочу от всего этого избавиться! — со все большим запалом продолжает Микаэла, и тут я теряю нить разговора. От чего избавиться? Не от нежеланной беременности же? Она же сама сказала…

Ох, до чего же мы безответственные родители. Вместо того, чтобы ругаться и целить друг другу в старые раны, нужно было просто спокойно общаться (да, это было бы возможно, если бы мы оба этого захотели) почаще обсуждать жизнь Микаэлы, интересоваться всем до мелочей. А мы… иногда как будто забывали о ней. Все хорошо, нет вопросов и жалоб от ребёнка — ну и ладно. Займёмся своими эгоистичными проблемами и будем жалить друг друга побольнее.

А какая-то проблема назрела, и кажется, мы оба ее проморгали — иначе Мика не кричала бы мне ее так открыто в лицо.

— От чего избавиться, Микаэла?

— От всего этого… Детородного!

— Погоди, погоди… А зачем? Тебя никто ни к чему не принуждает и не может принудить, — на ходу соображаю, что это за странная мысль, и чем она может быть вызвана. Вряд ли дело в социальном давлении — в ее кругах, наоборот, не приняты ранние браки, а от общения со всеми старорежимными родственниками мы оградили ее ещё в детстве.

— Потому что оно мне не нравится! Это не мое! Меня кто-то спрашивал, когда давал мне это? Может, я этого не хочу! — почти взахлёб кричит Мика и я понимаю, что это одна из ее знаменитых истерик, на грани с яростью, которые она устраивала ещё в детстве и крушила-разносила все вокруг себя. Только Ромка мог ее отвлечь и успокоить, и на секунду я жалею, что его сейчас нет рядом, что есть только я одна — ещё и через экран лэптопа.

Даже в момент, когда она не захотела остаться со мной и выбрала его, я не чувствовала себя более никчемной матерью.

— Микаэла, чего ты не хочешь? Просто остановись и скажи мне, что тебе мешает, чего ты не хочешь делать, и…

— И что? «Мы все решим»? — передразнивает она меня. — Хорошо, мамочка, тогда решай! Я хочу убрать все это и стать другой!

— Что именно?

— Все вот эти женские органы! Чтобы не рожать, чтобы не было этих тупых месячных! Чтобы ничего не было!

— А… прости, ты хочешь стерилизацию? Но вот это как раз очень опасно, Мика. Нормальная контрацепция… — черт, почему я до этого никогда не говорила с ней о контрацепции? Полагалась на ее отца? Но кто же должен говорить с девочкой-подростком об изменениях в ее теле, как не мать? Вот только она сама всегда отмахивалась от этих разговоров, резко обрывая меня фразой «Я сама всё знаю, ещё и тебя научу!»

И почему, спрашивается, я ей верила?

— Моя бедная, наивная мамио! — патетично восклицает Микаэла, и в этот момент мне становится по-настоящему страшно. — Мне не нужна контрацепция! Мне вообще ничего не нужно этого… женского! — добавляет она с презрением. — Я хочу это все удалить, вырезать, понимаешь? Избавиться!

— Но… зачем? — это похоже на откровенное саморазрушение и я никак не могу понять, что могло ее толкнуть от самоуверенности, которой она всегда отличалась, до ненависти к себе.

— Потому что я не хочу быть больше женщиной. Быть женщиной — отстой! Я решила, что вместо матки я пришью себе член, стану мужчиной и… — дальше снова идёт поток ругательств на итальянском, смысл которых я понимаю очень отдаленно, и он сводится к тому чтобы кому-то там что-то «вставить» и «поиметь их всех».

Это все звучит так странно и нелепо, что первые несколько минут я даже не понимаю, что говорю ей в ответ.

Нет меня не столько смущает, пугает, удивляет, шокирует это заявление — сколько его резкость, неожиданность. Ещё в самом начале, пока Мика была совсем маленькой, мы с Ромкой не раз обсуждали эту тему — какой будет наша дочь? И так как в наших компаниях всегда хватало самого пестрого народа, мы быстро и легко договорились: главное — доверие. Чтобы Микаэла без страха могла рассказать нам обо всем, не скрываясь. Ориентация, мировоззрение, религия или атеизм, семья или ее отсутсвие — что бы она ни выбрала, Мика всегда будет нашей дочерью и не нам навязывать ей какие-то жесткие правила.