Первая императрица России - Михаил Кожемякин Страница 31

* * *

Они вышли из шатра рука об руку, словно ближайшие друзья или наивернейшие сподвижники – огромный, словно титан, государь рождающейся в муках великой державы и маленькая женщина из разоренного войной далекого ливонского города, которую он избрал себе в жены. Петр сам позвал Екатерину присутствовать на ночном военном совете, и она повиновалась без вопросов: великий государь ничего не делал напрасно! Преображенцы в седых от пыли кафтанах, охранявшие вход, воспряли, словно сбрасывая с широких плеч свинцовую усталость марша, и чеканно вскинули фузеи «на караул». На примкнутых четырехгранных штыках зловеще сверкнули отблески пламени, словно потеки огненной крови. Перед шатром ярко пылали факелы, их держали в руках мрачные гвардейцы, полукольцом окружавшие место совета. Екатерина мимоходом пожалела бедолаг, вынужденных, вместо того чтоб забыться крепким солдатским сном, служить своему царю живыми шандалами.

Военачальники петровской армии в многозначительном молчании обступили разложенную прямо на траве карту. Екатерина узнала старика фельдмаршала Шереметева, грузно сидевшего на походном стульчике с угрюмо насупленными кустистыми бровями и багровым от загара лицом. Красавец Репнин полулежал на траве, опершись на локоть, и невесело покусывал сухую травинку. Иссохший, словно мумия, Вейде держался бодрее их обоих: привыкший к лишениям в долголетнем шведском плену, он меньше страдал от жажды, а долгожданная свобода придавала ему сил. В кучке российских военных выделялся партикулярным камзолом дородный и круглолицый человек лет сорока с быстрым цепким взглядом и деликатными манерами – подканцлер и секретарь Посольского приказа Петр Павлович Шафиров. Он был одним из главных архитекторов пестрой коалиции государств и народов, выступавших ныне под скипетром русского царя против Оттоманской Порты.

Иноземные офицеры держались в стороне, плотно сбившись настороженной и враждебной кучкой. Эти важные упитанные щеголи в богато отделанных мундирах и пышных париках о чем-то оживленно и недобро переговаривались вполголоса, и на их мясистых лицах читалось недоброе.

– Виват, господа совет! – негромко поприветствовал генералов Петр Алексеевич. Екатерина, несмотря на тяжело сидевший в ее чреве плод, сделала перед ними книксен настолько изящный, насколько позволяло ее нынешнее положение. Благо отразившаяся на ее выразительном личике мучительная гримаса в сумерках могла сойти за приветливую улыбку. В глазах на мгновение потемнело, и молодая женщина как можно непринужденнее оперлась о руку Петра, чтобы никто не заметил ее слабости. Однако ей хватило фантазии, не увидев, домыслить безрадостный тяжелый взгляд, которым встретили царя вожди его агонизирующей армии. Тем не менее ее появление вызвало у отчаявшихся и уставших офицеров заметное оживление. Борис Петрович Шереметев, коротко покряхтев и опершись на свою неизменную палку, поднялся со стульца. По-отечески указал Екатерине на свое место:

– Благоволи присесть, Катерина Алексевна! Нечего тебе в тяжести стоймя торчать…

У Аникиты Репнина на один только миг масленисто вспыхнули красивые миндалевидные глаза, припухшие от пыли и утомления. Он упруго поднялся, подхватил фельдмаршальский стульчик и галантно пододвинул его Екатерине. Тощий Вейде снял шляпу и несколько деревянно, но почтительно склонил голову, а круглый подканцлер Шафиров поклонился так низко, что стала видна изрядная лысинка на темени.

Иностранцы переглянулись и тоже расшаркались в политичных поклонах: куда более умело, но отнюдь не столь искренне.

Екатерина с благодарной улыбкой опустилась на жесткий шереметевский стул и приникла плечом к бедру стоявшего все так же непреклонно Петра Алексеевича.

– Извольте доложить диспозицию, господин генерал-фельдмаршал! – требовательно и даже жестко обратился царь к Шереметеву.

– Государь, баталии еще нет, а войско уже великую конфузию от жары и перво-наперво от жажды терпит, – с болью в голосе начал Борис Петрович. – Ежели на переходе до Прута менее трети людей и лошадей потеряем, почту сие чудом Господним. Сегодня снова десятью верстами менее, чем давеча, прошли. Ежели дальше так будет – еще три, а то и четыре дневных перехода остаются нам до реки… А вдруг если не сдюжают люди и ложиться начнут?

– Уже ложатся, и, пуще того, жизни себя лишают, – мрачно и дерзко добавил Аникита Репнин, бесстрашно сверкнув на царя глазами. – Ранее все больше рекруты желторотые в грех этот смертный впадали с жажды да с устали, ныне же и ветераны начали! Сего дни в моей дивизии артиллерийский премьер-майор Рожнов закололся. Ты ведаешь его, государь, за Полтаву его шпагой вызолоченной жаловал. Так он шпагу ту с матерной бранью изломал да обломком себя по горлу и чиркнул, по самой жиле. Покуда кровь из него вся не утекла, он тебя исступленно лаял, великий государь. На смерть-де ты нас в пустыню адову привел, и зверь-де ты лютый.

Петр слушал, низко опустив большую черноволосую голову и стиснув оплетенные взбухшими венами кулаки.

– Диспозицию желаю знать, Борис Петрович, – со сдержанной угрозой повторил он. Однако Шереметев, доведенный до крайнего раздражения зрелищем бессмысленной гибели войск, не сменил манеры.

– Нету диспозиции более, государь! – резко бросил он. – Какую диспозицию знать желаешь, ежели люди как мухи мрут, а кто не помер – едва тащатся? Лошадей пуще того теряем. Я в своей колонне только сегодня до тридцати повозок с провиантом и всяким воинским припасом бросил, чтоб пушки да зарядные ящики везти… Давеча ордер-де-баталия ^[23] авангардию ^[24] догнала, ты своими очами должен был видеть! Смешалось все… А потому что господа генералы фон Алларт и фон Денсберг, тобою туда поставленные, бросив дивизии свои, в обоз уехали, к шатрам тенистым да винам прохладным! И от казаков да черкасов ^[25], что вперед тобою посланы, лишь вред войску великий. Они колодцы, какие находят, своим коням до дна вычерпывают, донесений же об обсервации никаких не шлют. А как изругаешь за негодяйство сие полковничишку которого, донского либо малороссийского, так он прямо в глаза тебе уйти грозится, и страха не имеет! Чуют казачки, что надобны они нам более, нежели мы им! Вояки они добрые, спору нет, но самоуправцы и бунтари лютые, кат ^[26] по ним плачет… Их воровским произволом до сего часа не имеем мы и точных известий о неприятеле, бредем, как в тумане! Вот, Петр Павлыч своими посольскими хитростями доносит о войске султанском более, чем казаки да авангардии наши…

Шереметев едва заметным движением плеча подтолкнул вперед подканцлера Шафирова, словно перекладывая на него бремя ответа перед грозным царем. Шафиров тем не менее не смутился.

– Великий государь, то, что ведаю я, не заменит диспозиции воинской, – негромко, но крайне убедительно заговорил он. – Я докладывал Вашему Величеству, что прибегали людишки от болгар с тайным письмом, извещали, что визирь Балтаджи Мехмет-паша собрал во Фракии войска до ста двадцати тысяч, да пушек более четырехсот, да огромный обоз. Ныне же от молдавского господаря Димитрия Кантемира доносят, что перешел визирь со всей силой своей из Добруджи в Молдавию и идет весьма спешно. И что-де на сикурс ^[27] ему выступил из Крыма хан со своей конницей. Но где да как идут – неведомо, ибо сей Кантемир, хоть и собрался с войском нам в помощь, великий страх от султанской мощи имеет. Сидит он в Яссах-городе за крепкими стенами, остерегаясь посылать обсервационные партии в поле. В поле же свободно рыщут османы и хан…