Леон и Луиза - Алекс Капю Страница 31

У обоих концов стола образовались цепочки из людей, через которых картотеки транспортировались дальше. Они вели параллельно друг другу в вестибюль к лестнице Ф и вниз на первый этаж, затем через главный портал на улицу и через набережную Орфевр к берегу Сены. Подлежащие уничтожению документы несколькими шагами ниже по течению сбрасывались в воду, где они отделялись один от другого и уносились рекой, как крупная осенняя листва; материалы, предназначенные для сохранения дальше вверх по течению грузились на две специально для этого реквизированные баржи.

Леон встроился в ту цепь, которая препровождала карточки на уничтожение. Восемь часов он простоял на лестнице, передавая дальше тысячи ящиков, коробочек и регистров, в которых находились миллионократные свидетельства человеческой жизни, и эти свидетельства уплывут в мутные воды Сены, размокнут, распадутся и погрузятся на дно, где его заглотят моллюски, поедающие тину, переварят и снова выпустят в круговорот жизни.

Говорили мало, начальство поторапливало. К вечеру второго дня бюро 205 было пусто, ночью подняли из подвалов последние остатки. В половине девятого на другое утро, спустя ровно сорок восемь часов после начала акции, баржи отчалили и уплыли вверх по течению, под мост Сен-Мишель, чтобы по рекам и каналам убежать в свободную Южную Францию.

Три дня спустя, в пятницу, 14 июня – то есть в тот день, когда Луиза послала ему весть, – Леон проснулся как обычно задолго перед рассветом. Он прислушался к тиканью будильника и к ровному дыханию своей жены, и когда утренний свет на бледных полотняных шторах из светло-голубого превратился в оранжевый и розовый, он выскользнул из кровати, выкрался с охапкой своей одежды в вестибюль, но шуму всё-таки наделал, потому что из кармана его брюк со звоном вывалилась мелочь. В кухне он зажёг газ и поставил воду, а сам брился и умывался над кухонной раковиной. Когда он хотел взять с коврика за дверью Аврору, он удивился, что её там не оказалось. Такого ещё не бывало.

Взамен Леон взял газеты последних трёх дней с полки для шляп и вернулся к кухонному столу, развернул первую газету и стал читать статью об овцеводстве на Внешних Гебридах, которую накануне пропустил. Незадолго до семи часов он, как обычно, намазал маслом десять бутербродов для всей семьи. Первым появился со слипшимися после сна глазами его старший сын Мишель, который теперь был шестнадцатилетним гимназистом. Пока Леон наливал две чашки кофе, к туалету, шатаясь, прошёл второй сын Ив.

Леон поставил на плиту молоко, чтобы согреть. Когда немного спустя на кухню вышла Ивонна, держа четырёхлетнюю Мюриэль на руке, а восьмилетнего Роберта за руку, Леону стало тесновато на кухне между плитой и раковиной. Он поцеловал жену в уголок губ, а малышей в макушки и удалился со своей второй чашкой кофе к кожаному креслу у окна гостиной, откуда открывался красивый вид на улицу Эколь и дальше к Политехнической школе.

Едва он сел, как ему бросился в глаза солдат, сидящий, широко раскинув ноги, на скамье в маленьком сквере напротив, он щурился на солнце и ел яблоко с большим ломтём хлеба. Его каска лежала рядом на скамье, ружьё стояло прикладом вниз на гаревой посыпке. На шее у него висел фотоаппарат кубической формы, на поясе – абсурдно большая пистолетная кобура.

– Ивонна! – крикнул Леон, спрятавшись за штору, чтобы его не заметили снаружи. – Иди-ка сюда и посмотри на это.

– На что?

– На солдата там, внизу.

– Странно.

– Не стой у окна.

– Откуда у него яблоко?

– А что с яблоком?

– В это время года во всём Париже не сыщешь яблок. Новый урожай будет только в конце июля.

– Я имею в виду каску и униформу.

– Смотри, он достал второе яблоко. И скармливает хлеб голубям. А хлеб, возможно, настоящий, из пшеничной муки.

– Униформа, Ивонна.

– Мы жрём какой-то картон с опилками, его и хлебом-то не назовёшь, а парень скармливает хороший хлеб голубям. А если нам захочется мяса, нам придётся охотиться на белок в Люксембургском саду.

– Белок уже всех сожрали, я слышал.

– Тем лучше.

– Забудь про яблоки и про белок, Ивонна. Посмотри на его униформу.

– А что с ней?

– Она серая. А у наших солдат она цвета хаки.

– Но это – это же невозможно.

– Я сбегаю в булочную и посмотрю, что там и как.

Две ближайшие булочные оказались закрыты, но, обежав Латинский квартал, Леон уже всё знал. Действительно, Вермахт в эту летнюю ночь на цыпочках прокрался в Париж. Не было сделано ни одного выстрела, не прозвучало ни одного приказа, не взорвалась ни одна бомба. В утренних сумерках немцы просто были уже здесь, подобно ежегодному неминучему климатическому событию – как, например, появление ласточек, которые прилетают из Южной Африки, или как божоле-нуво, которым трактирщики осенью надувают туристов, или как очередной роман Жоржа Сименона.

Они совершенно естественно вписались в картину улиц опустевшего города и теперь выстраивались в очередь, как какие-нибудь туристы – в своих стальных касках и со своими маузерами – перед Эйфелевой башней, сидели в метро и читали путеводитель Бедекера, а на шеях у них висели фотоаппараты Agfa в коричневых кожаных футлярах, и они поодиночке и группами останавливались перед Нотр-Дамом и Сакре-Кёром, чтобы поулыбаться друг другу в объектив.

Закалённые в боях танкисты галантно подсаживали пожилых дам в автобус, пиволюбивые пехотинцы ели бифштекс с картошкой фри в уличных ресторанах, хвалили повара и давали кельнерам щедрые чаевые, распуская свои ремни на одну дырку больше. Подтянутые офицеры Люфтваффе, которым с таким же успехом можно было бы подсунуть и томатный сок, допивали последние запасы Шатонёф-дю-пап, и многие говорили – будучи австрийцами – на удивление хорошо по-французски. Оккупационная власть неприятно отличалась только тем, что они, как нарочно, именно на Елисейских полях каждый день в половине первого устраивали большой войсковой смотр.

– Они повсюду, – шёпотом сказал Леон Ивонне, когда вернулся с двумя багетами. Он повернулся к детям спиной, чтобы не встревожить их. – Двое сидят на площади Шампольон в машине, один пьёт кофе на террасе на улице Валетт. На Пантеоне и на Сорбонне висят огромные флаги со свастикой. На обратном пути я даже столкнулся с одним на углу, прямо плечом к плечу, и знаешь что? Он извинился. По-французски.

– Что теперь будем делать? – спросила Ивонна.

Леон пожал плечами:

– Мне надо в лабораторию, а детям в школу.

– Ты пойдёшь на работу?

– Я должен идти на службу, Ивонна. Мы ведь об этом уже говорили.

– Мы могли бы бежать.

– Куда, в Шербург? Во-первых, немцы вскоре будут повсюду, если уже сейчас не заняли всю страну, а во-вторых, полиция меня сразу возьмёт под арест – французская, кстати, не немецкая. И в третьих, как только я окажусь в тюрьме, ты уже через месяц окажешься на улице и будешь голодать с детьми.