Насколько мы близки - Сьюзен С. Келли Страница 31

Когда вы в последний раз видели ответчицу?

– Во второй половине дня накануне ее отъезда на лыжный курорт.

– И как бы вы определили эту поездку? Можно ли сказать, что решение было принято в последний момент, экспромтом, – или обдумано тщательно, заранее?

– Не знаю.

И до сих пор не знаю.

Изученная со всех сторон, разложенная по полочкам памяти, каждая секунда тех двадцати четырех часов казалась мне исполненной знамений, отягощенной предвестиями беды. Каждый жест, слово, фраза, улыбка, прикосновение. Самый обычный день. Наш последний день.

Я стояла на пороге сарая Кэмпбеллов, и в моем вопросе была лишь доля шутки.

– Как ты смеешь бросать меня, одинокую и беззащитную, на целых десять дней? – спросила я.

Рут шурудила в дальнем углу, среди колышков для подвязки помидоров, бейсбольных бит и велосипедных насосов.

День был праздничный – Страстная пятница, – освободивший детей от бремени гособучения. На следующее утро Рут вместе с Грейсоном и Слоун отправлялась в горы кататься на лыжах – на все весенние каникулы. Лыжный курорт материализовался в разговорах вскоре после похорон Рослин. Рут везла детей куда-то на запад, отвергнув все знаменитые курорты – Аспен, Вейл, Джексон-Хоул, Теллюрайд. Точного места назначения я не знала, да и не особенно стремилась выяснить. Я знала главное: Рут уезжает и мне будет очень ее не хватать.

– Тебе останется Рид, – глухо донесся до меня голос Рут из-за рядов глиняных цветочных горшков и груд мешков для листьев. – Если, конечно, удастся выковырять его из кресла перед телевизором.

Рид с семьей не ехал: поездка оказалась слишком поспешной для отмены его деловых встреч.

Пасха в том году была ранней, как и весна в целом. Баскетбольные матчи плей-офф неотвратимо приближали чемпионство и церемонии награждения, которые ежегодно парализуют жизнь в Северной Каролине. Завтраки и обеды, вечера перед телевизором, рабочие встречи – все подчинялось расписанию игр университетских команд высшей лиги, течение повседневной жизни замедлялось, зато поднимался уровень адреналина в крови спортсменов-любителей, к числу которых я никогда не принадлежала. Пока Рут копалась в сарае, я призывала на помощь воображение, чтобы представить падающие с неба хлопья, ровную гладь катков, заснеженные пейзажи. Тщетно.

– Ты уверена, что снег в горах еще не сошел, Рут?

– Весна там приходит минимум на месяц позже. Все дело в широте.

– В долготе, – поправила я. – И все равно. Я остаюсь при своем мнении: либо тебе неведом страх, либо отказали мозги. Одна, с двумя детьми, на жутких склонах Скалистых гор?…

В недрах сарая что-то зловеще громыхнуло.

– Есть! – Рут победоносно вынырнула из угла с пластмассовой бутылью фунгицида в руке. – Так и знала, что он где-то здесь. – Во второй руке белел бумажный пакет. Она сжала пакет и брезгливо сморщилась: – Нашла под клубнями нарциссов, которые собиралась прорастить. Сгнили. Фу, гадость.

В ее взгляде как в зеркале отразилась моя собственная мысль. Амариллис в кладовке, 29 нояб. Со дня смерти Рослин прошло три недели.

– Как Джей? – негромко спросила Рут.

– Не знаю. Честно, не знаю. Молчит. Замкнулся в себе. Погружен в мысли. Я пытаюсь вызвать его на разговор. Мне кажется, он не столько напуган, сколько опечален, и это естественно.

– Дети обладают силой и стойкостью, о которых взрослые и не подозревают. Ты и представить себе не можешь, насколько гибкая у них психика. Нам стоит больше доверять их способности противостоять бедам. Войнам, голоду. Самоубийству.

– Надеюсь, ты права.

– Я знаю, что права. – Рут осторожно обогнула большой решетчатый гриль, который Рид собственноручно сварил для нашего «устричного» пикника. – Держи. – Она протянула мне бутыль. – Гляди не потеряй. Твой сарай смахивает на Черную Дыру Калькутты [33].

Защитный экран гриля скрывал сумбур металлических подпорок, плоских кругов, припаянных к трем вертикальным зубцам. Рут приподняла все это рывком и нырнула в сторону двери, ловко перепрыгнув через сеялку.

Бок о бок мы пересекли ее двор и остановились у задней его границы. С нижних веток кизила в соседнем дворе свисали пасхальные яйца на ниточках. Кивнув на них, я сказала:

– Сделай милость, объясни суть этой традиции.

Рут рассмеялась.

Под соседским деревцем юные серебристые листики жонкилии были приподняты и тщательно подвязаны к стеблям.

– Ты только посмотри на этих бедняжек, – продолжала я. – Изувечены, будто ступни китаянки. – Я перевела взгляд на живой бордюр двора Рут, где вечнозеленые кустарники соседствовали с лиственными, чьи жизненные соки уже заструились по веточкам, робко обещая цветение.

Рут печально качнула головой:

– Жаль, ни у тебя, ни у меня не нашлось ничего подходящего для могилы Рослин.

Я кивнула. Мы побывали на кладбище в Великий четверг, по пути на вечернюю службу. Рут удивила меня, пригласив пойти с ней в церковь.

– Я не религиозна, – всегда утверждала она. – Но ради детей приходится ходить, иначе против чего они станут бунтовать?

Таинства, литургии и впитанные в семье традиции веры накрепко привязали меня к церкви. Службы я посещала неизменно – скорее по привычке, нежели из искреннего желания. Однако, несмотря на все ее бунтарство, Рут знала о религии и теологии -трактовки, история, противоречия верований – больше, чем кто-либо иной из моих знакомых. Чтобы разобраться с туманными библейскими ссылками, мне достаточно было обратиться к Рут. Она могла разъяснить отличия синоптических евангелий, многообразие значений слова «любовь» в древнегреческом, родословные Сары, Ребекки и массы иных женщин, даже имен которых я никогда не слышала, – и при этом она упорно держалась в стороне от церкви. Мы со Скотти сцепились как-то вечером по поводу ее демонстративного отказа посещать службы: возможно ли исповедовать искреннюю веру в одиночестве, или же без поддержки прихожан не обойтись? Скотти отражал любые мои доводы и оправдания, а я жалела, что Рут нет рядом. Вот уж кто расплющил бы его оборону с легкостью парового катка.

Вполне живая, купленная в цветочном магазине пасхальная лилия все равно выглядела бессмысленно и невыносимо фальшиво на фоне простой мраморной плиты в изголовье могилы Рослин. Рут избавилась от обертки из фольги, но пластмассовый горшок вряд ли выиграл от этого. Пока я крутила горшок, вжимая его в еще не осевшую красную глину, остроконечные симметричные листья цветка подрагивали вверх-вниз над лаконичной надписью могильной плиты – имя, фамилия, даты рождения и смерти – и в конце концов хором свесились влево, будто под хмельком.